Кофты цвета птиц говна.Опять же номинированный недалекими жж-юзерами вычурный и скучный роман (в подзаголовке написано «роман-тайна») о детстве. Сейчас книг о детстве довольно мало, а вот в детстве их было куда больше: книги про взрослых читать было скучно. В аннотации написано: «книга талантливой писательницы такой-то поможет вернуться в страну детства … где можно коснуться ладошкой неба, где серебряный ветер насвистывает в губные гармошки входных дверей, где живут свобода и вдохновение, помогающие все преодолеть и все победить». После такого напутствия читать резко расхотелось. В нос ударил затхлый пафос – я думала, что такого уже не осталось даже на книжных кладбищах – в сырых хранилищах заколоченных сельских библиотек. Тем же языком написана вся книга – целых 280 страниц. Дети там все время кому-то машут «с развевающимися на ветру волосами», «превратившись во взгляд», кричат «Эгей!» самолету, «их ладони как крылья»; их волосы без конца «треплет ветер»; а вот они снова машут – на этот раз «превратившись в руку» вслед машине, на которой едет их приятель, и он тоже им машет «превратившись в руку», автор будто не замечает, что и мать приятеля только что тоже махала «превратившись в руку» двумя абзацами выше. Также на страницах этой книги большими стаями машут крыльями «птицы тревоги», «ангелы боли», а все бабки разгуливают в кофтах «цвета птиц гнева» или просто «цвета гнева», это выражение там встречается настолько часто, что поневоле поймала себя на параноидном занятии: насчитав десятка три, наконец дошло, что это, наверное, такая специальная авторская метафора или анафора (только почему-то кофты «цвета гнева» читались как «цвета говна», но я всегда себя за это строго одергивала). Книгу автор посвятила своему деду: она наполнена вдохновенными авторскими монологами от лица деда – и монологи эти столь же пафосны и высокопарны: «однажды, рано утром, я летел на лошади сквозь дым. Иногда я оборачивался и видел, как они скачут за мной, пригнувшись к спинам коней. Мой эскадрон. Я громко кричал: «Вперед! В атаку!» Тогда, поборов страх … слившись в одно непобедимое существо, мы все вместе летели навстречу врагу, чтобы ослепить блеском глаз, запугать нашим гневом, сломить верой в победу». И так без конца. Текст вообще перенасыщен назойливыми парцелляциями – это когда одно длинное и громоздкое предложение дробится на более мелкие перечислительно-восклицательные части, создавая тем самым постоянное нагнетание пафоса. Это понятно, что собственное детство у большинства людей вызывает сентиментально-умилительно-восторженные чувства. Не буду оспаривать здесь подобное расхожее отношение. Но те, кто так и не заметил своей несвободы в детстве, никогда не заметит ее и в дальнейшем: из них получаются примерные члены общества («общежития»). Я готова считать, что детство – это не всегда и не только «приколоченные к полу деревянные игрушки», и автор имеет право на свою точку зрения и даже на свое личное сентиментальное отношение. Но романов о детстве по отношению ко всей книжной массе поэтому так и мало, потому что это – очень трудная сверхзадача: не каждый может дистанцироваться от собственного «я», не давая воли эмоциям, а также выстроить текст так, чтобы он не давил многословием и риторикой, не нагружал настойчивыми литературными тропами и милыми авторскому сердцу деталями, и уж как огня следует бояться высокопарности. Вот в женских любовных романах, где (по выражению И. Денежкиной) дама уходит «от одного слесаря к другому токарю» — это пожалуйста, сколько влезет, но в книгах о детстве это раздражает до крайности. Справедливости ради скажу, что в книге есть одна удачная – 6-я глава – о проститутке Свете Песне и ее маме-пьянице, но и эта история рассказывается тем же риторическим языком, поэтому места для сочувствия никому не остается просто из чувства протеста.

Молодость и талант! Что еще надо человеку, чтобы спокойно встретить старость? Признаться, мы ожидали очарования, но не срослось. Рассказчик – дошкольная девица, а потому ощущения сей юной особы категорически не могут быть столь яркими и разнообразными, — девочки в этом возрасте тупы, как валенки, — у них куриные мозги, куда помещается лишь какая-нибудь единственная пошленькая примитивная мыслишка типа, что-нибудь присвоить, значит, картинка разукрашена взрослой рукой, что вызывает недоверие к рассказчику. Понятно, что мы имеем дело с реконструкцией образа, но следует придерживаться хоть каких-то приличий даже в сфере мифотворчества, — тут Автор должен запретить рассказчику столь беззастенчиво врать. Нет, сама идея текста совершенно безукоризненна и прекрасна, вот только проблема с достоверностью. Стоило бы, конечно, выбрать рассказчика несколько постарше – в два, на пример, раза, — было бы гораздо убедительней, но об этом периоде жизни девочки, как правило, никому ничего не рассказывают. И еще нас покоробило присутствие неких металлических шариков, потому что в одном нашем тексте присутствуют стеклянные шары – таинственный атрибут тоже детских фантазий, хотя едва ли кто-то мог о них читать. Так вот, в нашем тексте эта сущность не раскрывается, а у У присутствует какая-то сомнительная история инфантильной проститутки. Тьфу-у! Короче, Автору есть над чем поработать и куда развиваться. И мы всей душой желаем ему успеха, а пока – увы – на национальный бестселлер не тянет. Пусть нас извинит господин Снегирев.