Ребенка, родившегося с тяжелым поражением ЦНС, до 6 лет держали дома – у него была нормальная (не пьющая) семья – мама, папа, дедушка, сестренка – а затем взяли в охапку и без лишних слов отвезли в другой город и оставили – навсегда – в ПНИ (психоневрологическом интернате) для калек и олигофренов. Ребенок (девочка) все понимает, у нее прекрасно развита речь, интеллект и мышление. Но изо всех детских церебральных параличей ее ДЦП самый тяжелый и безнадежный: она не только никогда не будет ходить – она даже не может сама сидеть – только лежать – и все тельце при этом непрерывно сотрясают конвульсии. О том, чтобы самостоятельно есть и пить даже речи быть не может – скрюченные ручки еще и выкручивает гиперкинез. Она поняла, что ее предали и теперь она будет вечно находиться в аду. ПНИ в Кемеровской области начала 60-х с псоголовым персоналом, заставляющим насильно писать в кровать и сваливающим в одну миску весь обед – суп, второе и чай, потому что «дебилам все равно» — это пока что только преддверие ада, так как впереди – дом престарелых, куда отправляют подросших детей (кому удалось выжить) – уже точно на верную смерть. Нельзя не вспомнить книги Рубена Гальего «Белое на черном» и «Я сижу на берегу…», — которые, я знаю, много кто читал из подростков и школьников и одна из которых получила премию «Букер». Из книг своего личного дошкольного возраста я помню еще две похожие книги – «Кусочек голубого неба» (не помню, какого автора) и «Я умею прыгать через лужи» (А. Маршалл). Но уверяю вас, что ни одна из них не произвела на меня такого впечатления, как книга Тамары Черемновой – не только самим по себе уже феноменальным фактом, что этот скрюченный и преданный всеми комочек жизни все ж таки выжил и даже посмел (сумел) заявить об этом всем. Хотя это уже само по себе поражает воображение: по статистике в таких условиях и при таком уходе дети, начисто лишенные возможности маневра, крайне редко доживают даже до подросткового возраста. Сама по себе книга написана так, что раз прочитав ее, ни за что не забудешь. События описываются скорее как хроника, чем как автобиография. Совершенно ясный, крепко сложенный, без эмоциональных излишеств язык: «Перед моими глазами предстал пылающий барак, из окон валил черный дым. Перед ним стояли пожарные машины, скорая помощь, а на земле возле дороги лежало что-то, закрытое белыми простынями. Я спросила : — А что это такое под простынями? — Это сгоревшие пацаны, — возбужденно ответила Валя, крепко держа меня. — Кто? — я застыла от ужаса. — Вадим, который сабли делал из палок и золотинок от конфет. И еще другие… — на Валиных глазах были слезы, — В той палате все пацаны сгорели. … Вадик — новенький, его совсем недавно привезли. Этот мальчик не был похож ни на кого из наших, на вид совершенно здоровый, руки-ноги нормальные и говорил чисто, только больше молчал. … А потом — нигде и никогда — ни гу-гу про тот пожар. Будто не детдом сгорел, а бесхозный шалаш, и будто в пламени погибли не шестеро детей, а ничейный инвентарь». Это, безусловно, безо всякого преувеличения, книга про ад – об одной из самых страшных и бесчеловечных его моделей. Оттуда крайне редко доходят сигналы до людей – это один из таких сигналов.