Из гнили, тряпок и всякой гадости, наполняющей нищую российскую глубинку, в денатуратных парах пьяной избы рождается гомункулус – Маша Угарова, которая пьет из луж и питается мышами, тараканами и овечьими катышками. Оба ее родителя подыхают от пьянства: похороны ее матери, напоминающей лицом обезьяну, смахивают на забрасывание землей падали. Затем Чудовище, так же, как тысячи нищих и грязных деревенских девушек со всей России, едет покорять Москву, становится лимитчицей, терпит тяготы и лишения, голод и холод, живет в рабочей общаге, отдается таким же изгоям-гастарбайтерам. Затем молниеносно происходит ее перевоплощение в хозяйку жизни – ступенью на пути к ней вначале становится череда безымянных мужей, затем столь же никому не известный старик-покровитель, вдруг куда-то бесследно исчезнувший из большой квартиры в центре Москвы, где воцарилась Машка и откуда начинается ее фантасмагорическое восхождение: «Тайна ее появления в успешном столичном обществе до сих пор озадачивает: скачок «из грязи» в высшей степени феноменален. Словно щелкнули пальцы волшебника – лимитчица, еще год назад известная лишь Химкинским сутенерам, оказалась в кругу почтеннейших спекулянтов, давно уважаемых не только «всемирным заговором», но и властью московской». Далее перед нами разворачиваются монументальные картины бесконечного и все нарастающего праздника жизни, бурлящего под сводами злачных столичных медиа-свиноцентров – будь то ресторан Яръ, биржи, казино, элитные клубы, подиумы, фитнес-центры, роскошные бани и Большой Театр. И повсюду воцаряется бесстыдная, развратная, завораживающая Угарова, у ног которой ползают банкиры-кавказцы-олигархи-масоны, а также быдло всея страны, добровольно избравшее ее иконой успеха и кумиром своей жизни. Житие Машки Угаровой – это микс и миф фантастического вхождения во власть денег, славы, успеха и медиа-господства наглой российской девки, которая вначале пускает корни и врастает во все сферы столичного, а затем и общероссийского не только темного бизнеса, но и одурманенного сознания соотечественников, которых хлебом не корми, а дай обожествить какого-нибудь мерзавца и монстра – и чем он при этом наглее и прожорливей – тем лучше. Не может без этого народ жить спокойно. Время политических монстров закончилось – местный политический олимп развалился, как мокрая картонная коробка на свалке истории – наступило время каменных баб new age. Звериная хватка бабы и ее отродья в лице трех наглых дочерей – русской Акулины, мулатки Полины и Агриппины, наделенной яркими семитскими чертами, в профиль похожей на рыжего еврея-олигарха российского происхождения, — держит за горло уже и всю Европу, пуская корни и там – опустошая и разоряя монархические дворцы и угодья. Подкачал только выродок Парамон-поскребыш «Пыря», терзающий мамкину титьку до половозрелого возраста – не умеющий в силу идиотизма удержать власть милицейский генерал-дегенерат. Все эти вакханалии и сатурналии, подпитываемые добровольными плебейскими жертвоприношениями и плясками, внезапно заканчиваются непредсказуемо и дико: Угарова превращается в страшное гигантское дерево и начинает с невероятной силой разрастаться внутри сталинской многоэтажки, простираясь за ее пределы, затем за пределы окрестности и самой Москвы. «Не прошло и полных суток – на немыслимой высоте (полтора километра) ствол задел любопытное облако. Вскоре крону разглядывали уже из Твери: гриб ее был зелен и чрезвычайно ветвист, в тени древа совсем потерялся Кремль». Попытки пилить всепожирающее древо порождает военные действия – на улицах разворачиваются батальные сцены и партизанская война, туда стягиваются Таманская и Кантемировская дивизии. Автор почему-то решил завершить свою повесть тихой беседой с самим собой, размышляя о феномене русской женщины и заранее утвердительно отвечает на самый (как ему кажется) ожидаемый вопрос – мол, «не есть ли она некая квинтэссенция Галины Вишневской, Нонны Мордюковой, Людмилы Зыкиной, Юлии Тимошенко и, наконец, самой Аллы Борисовны?» Ну а что ему на это ответить, тем более что он повсюду сам кидает хоть и непрямые, но недвусмысленные навигации. Все равно читатель будет стараться отыскать прямые параллели и аллегории, знакомые черты всенародных идолищ, растиражированные медиа-носителями, — так зачем обламывать людей? Но получилась каша гуще, чем заваривалась. «Баба» — это не только «Машка в Москве». Это сама Москва на наших глазах превращается в фантастического страшного мутанта, в кронах которого каждой твари отыщется место. Москва – с ее наглостью, алчностью и бесстыдством, а главное – бабьим началом – разрастается до гигантских размеров с невиданной скоростью, пробивая бетон, устремляясь к «ядру земному». И этой настоящей, главной «каменной бабы» – Москвы – вполне достоен такой финал: «каменная баба» Машка (гомункулус), превращаясь в дерево, разрушает другого монстра – «каменную бабу» – Москву: «одна гадина ест другую гадину». Наступает крах постиндустриальной цивилизации – для многих он уже наступил, для остальных – на пороге.

Что это такое? Наверно, фарс, страшилка или что-то еще. Первое впечатление отсылает к Маркесу. Да, у него присутствуют такие герои, такие персонажи, — жестокая бабушка Эрендиры, похожая на белого кита, сама Эрендира, какой-то – забыл, как звали – диктатор с водянкой яичка, Великая мать и прочие, апельсины с алмазами в середине. То есть, нагромождение монстров со вполне человеческими слабостями и нечеловеческими особенностями. Это все чрезвычайно поражало и увлекало нас в те времена, когда мы ломали головы над тем, как бы спихнуть ненавистную историю КПСС на халяву. Короче, знакомая фабулообразующая модель. Однако, перенесение знойной экзотики в отечественную климатическую зону, возможно в исполнении именно этого автора, не сделало текст так уж увлекательным, как могло бы быть. Неизвестно, как бы сейчас мы прочитали «Сто лет одиночества», и какое получили бы ощущение, но эта «Каменная баба» ничего приятного не предоставила. Возможно это следствие центробежности социальных процессов, разбрасывающих публику в разные стороны, от чего не только интересы и ценности одних групп населения совершенно незнакомы другим группам, но и сами языки их культур разнятся более чем диалекты одного языка. Вот мы, на пример, ничего не знаем про какую-то Аллу Борисовну, помянутую в конце текста, или про Юлию Тимошенко. Это которая была премьером на украине? Она-то тут при чем? Но не суть, а дело в том, что, вдохновляясь Маркесом, не худо представлять себе и конкуренцию с его текстом, чтобы не скатываться до уровня суеслового хохмоча, развлекающего телезрителей по воскресеньям анекдотами с бородой, переиначенными на сегодняшние реалии.

Все же в книге Бояшова есть некоторое очарование. Фарс и гротеск, абсурд и предсказуемая лихость – чем хорошо, думаю, было писать книгу – так это отсутствием всяческих ограничений. Хочешь, делай героиню звездой телеэкранов, хочешь – отправляй в космос… Или превращай в дерево, как и случилось в конце концов, иллюстрируя простую мысль, что главное желание русской женщины, хоть и демонической – пустить корни, да такие, чтобы навсегда, и чтобы вырвать можно было только вместе с планетой.

Нетрудно узнать в композиции книги героический эпос – если перевести на былинный язык, все сходится. Начиная кратко с детства – в духе какого-нибудь «и рос, оплот и гордость родителей своих» (только в данном случае наоборот – «как придорожная трава»), потом взросление и становление, дальше подробно ратные подвиги, а в конце – обожествление героя. Ну, в данном случае, одеревенение. На это сходство играет и традиционный стиль Бояшова – картиночный, без всяких там погружений в глубину характера и психологии. Былинен, лишен человеческих черт образ Машки, которая, ничего не сделав, а только благодаря своей бабьей породе и умении закабалить любого мужика, становится популярнее Микки Мауса. Хотя, если присмотреться, почему же ничего не сделав? Вот она и о фьючерсах рассуждает, и махинации проворачивает… Нет, проступает что-то человеческое. Очень схематично, но в данном случае это даже помогает. Это не какая-то конкретная жещина Мария Угарова, это обобщенный типаж, комсомолка с плаката, каменная баба. Немного перекликается (очень, очень отдаленно) со старым рассказом Веллера о проститутке Марине. Бешеная карьера провинциальной девчонки – понятно, каким местом сделанная, трудная юность, пик карьеры, загадочный финал, где она сначала шокирует очередь в магазине, придя в шубе на голое тело и купив мальчика, а потом исчезает вовсе, растворяется без следа, то есть, тоже переходит в другое качество. Да, и здесь легко подставить на место действующих лиц узнаваемых современниц, в чем автор чистосердечно признается в конце послесловия, уверяя в безграничном уважении к прототипам, однако портрет все равно складывается не слишком лестный . Вот совсем уж явные указания, вроде песни «Миллион тюльпанов на площади» в исполнении главной героини (кстати, второстепенных там нет, остальные все даже не третье-, а десятостепенные), пожалуй, не так уж нужны, все же это лишь основа, а то еще кто-нибудь подумает, что примадонна и впрямь обратилась в дерево В не менее увлекательном, чем сама книга, послесловии автор развивает идею России как стопроцентно женского начала. Идею, пожалуй, несколько спорную, но чем хороша тема, так это равным количеством разумных и убедительных аргументов как за, так и против. Я бы как раз не стала выделять какой-то особый тип «русской женщины», потому что некоторые отличительные особенности, конечно, у соотечественниц имеются, но они в большинстве своем ничуть не украшают образа, и это как раз вполне видно из текста книги, то есть, в послесловии автор полемизирует, получается, с самим собой. Но это и хорошо, на этом примере видно, как русская баба поработила и писателя, подмяв под себя и сюжет, и смысл. Впрочем, есть и вещи очевидные. Трудно поспорить, например, с этим: «Отечественная каменная баба изначально создана для преодоления всех и всяческих трудностей (чтобы жить с нею, нужно обязательно учитывать: если трудностей каким-то образом не окажется, она обязательно их выдумает, а затем виртуозно материализует)». Но все-таки отчасти Бояшов занимается мифологизацией как русской женщины, так и русского мужчины (да и России в целом). Ну не у всех русских носы картошками (хотя немаловероятно, что те, с гордыми профилями – замаскированные евреи). Но в этой мифологизации есть своя логика. Во-первых, этим грешит всякий, кто начинает рассуждать. Во-вторых, народ любит мифы и хорошо понимает мысль на примере схем. В-третьих, может быть и надо создать такой концентрированный образ, где-то преувеличить, где-то обобщить, чтобы потом уже плясать от этого, развивая тему. Чтобы было, о чем спорить. Главное, что эта книга может читаться, может читаться интересно, может вызывать реакцию, желание поспорить, и это хорошо. Вполне такой национальный… Бестселлер или нет, время покажет.

Несколько растянутая, фантасмагорическая юмореска на лесковско-некрасовскую тему. Мужики в России – хлипкие и никуда не годные, зато бабы слона на скаку оставят. В общем, «вся наша жизнь пропита и прокурена, полная мелких грешков, если б не русская баба, Батурина, где бы сейчас был Лужков?» Юморески до нормальной романной формы не достаёт элемента неожиданности, загадки. В общем, с самого начала понятно, что главную героиню не остановит ничто, поэтому за её приключениями следишь без напряжения. Её финальное превращение в гигантское дерево до выше неба – эффектно, но как-то уж слишком натужно символично. Салтыков-Щедрин, если он попадал на подобные темы, решал их быстрее. Укладывался в меньший постраничный объём. Портит книгу интервью с самим собой автора. Странно видеть писателя, который под занавес принимается растолковывать читателю, что он, собственно, хотел сказать. Тем более что читатель это понял без разъяснений. Да и трудно было это не понять.

Илья Бояшов «Каменная баба» Сатирическая притча-фантасмагория, пропитанная гротеском и преувеличением, сведением к абсурду. Невероятного и преувеличенного в повести много. И это понятно, не случайно. Эта риторическая фигура обладает большим зарядом экспрессии, просто притягивает читательское внимание, подчёркивает, делает выпуклым авторский замысел. Центром, сутью, ядром повествования является необъяснимая сила, форс-мажор, сродни чему-то потустороннему. Автор описывает личность фантастическую, живущую по своим законам, другим людям рнедоступным. Особенно фантасмагорична концовка. Баба постепенно покрывается корой и превращается в дерево. Ещё одна метафора, правда, не столь очевидная. Иносказательность и намёки, порой весьма прозрачные. Узнаваемость не только современных прототипов, но и историческх «предшественников»». Намёков на реальные персонажи шоу-бизнеса мало, тем не менее, и без них и без анонсов на задней стороне обложки становится понятно, о чём и о ком идёт речь, любой имел возможность и удовольствие проследить за «творческим» путём реальных лиц, любой поневоле и даже против своей воли был свидетелем определённых обстоятельств. Текст Бояшова представляет собой развёрнутую метафору. Это образ России, показанной через целый ряд знаковых персонажей, намёки на которых щедро рассыпаны по всему тексту. Это и Иван Грозный, и Малюта Скуратов, и Екатерина II, и всем понятная примадонна и иже с ней. И не нужны балахоны, ботфорты и пёсьи головы — важно получить ответ на извечный наш вопрос: ПОЧЕМУ, КАК, КАКИМ ОБРАЗОМ всё это стало возможным, ведь всегда можно найти, кого удобно обвинить. Хотя ответ, скорее всего, надо искать в самих себе. Например, набожность Машки и, изредка, нежность по отношению к собственным чадам — вперемешку с буйными оргиями, мордобоем, мордобитием, унижением всех и вся Вполне вероятно, это определило и прекрасную, тонкую языковую стилизацию. Тонкая она потому, что проходит не на лексическом, а, скорее, на синтаксическом уровне: то есть выражается в особом порядке слов, особой авторской позиции, Ужасающая и неприглядная действительность – не только при описании страшного детства «Машки», но и в описании её возвышения, роскошной жизни, «взаимоотношений с близкими. Всеобщность и всеохватность. Пугающая монументальность и вселенский охват. Влияние бабы распространяется постепенно, но достигает масштабов эпических, приобретает качества всеохватности и глобальности. При том, что произведения большинства номинантов страдают одним весьма распространённым недостатком – многословием, Бояшов, как всегда, лаконичен, порой даже излишне лаконичен: некоторые сюжетные линии и переходы можно было бы распространить за счёт психологической мотивировки, к тому же некоторые качественные изменения и переходы прямо просят быть объяснёнными. И автор делает неожиданный поворот. В то время как читатель ждёт дальнейших разоблачений, поскольку увидел уже вполне достаточно мерзостей. Вдруг оказывается, что влияние бабищи не так уж однозначно негативно. Специальный агент, посланный с секретной миссией и обнаруживший криминальный след Машки абсолютно повсюду, достиг намеченной цели и вначале обрадовался, но практически одновременно и испугался сделанных им выводов и прекратил расследование, осознав, что финансовые потоки текут в нужном направлении – в глухие деревни, бедные больницы, приюты и детские дома. Описаны многие механизмы, например, механизм возвышения «из грязи в князи». Знакомые мотивы, конечно, но комплексе, многочисленные, многоаспектные и гипертрофированные. Другой описанный в романе механизм — механизм подавления протестующих высказываний — также разобран и описан подробно. Описан и результат – к чему приводят и чем опасны подобные процессы: «Многие удивлялись, как раньше могла существовать Москва без каменной бабы? Никак не могла существовать! Но и кроме жалких певичек, за честь почитающих склевывать крохи со снисходительной бабьей руки, выросло уже по всей стране целое племя, жизнь свою без бабы не мыслящее». То есть от возмущения – к привычке, а от привычки – к полной лояльности и даже преданности: «То, что, вдруг из ниоткуда явившись, скрутила бывшая крановщица брезгливых модниц и деловых московских снобов и заставила их плясать под свою дудку, вызывало не только в униженной и обнесенной провинции всеобщий дикий восторг – на набережной толклись уже целые толпы москвичек, вопящие ей осанну. В домах почитательниц вместо икон на стенах, шкафах (а у многих даже и на потолках) располагались фотопортреты Угаровой с неизменной ее ухмылкой. Каждая выходка бабы заносилась фанатками в особые списки: подражать ей рвались и в Калуге, и в Брянске, и в Кемерове. Повсюду плодились общества, молящиеся на божество (символом каменной бабы стал строительный кран). Пятнадцатилетние девочки просыпались с мыслями об Угаровой и с ними же засыпали. Итак, круг (сравнительно небольшой) московских ненавистниц был с одной стороны – противостояли ему легионы поклонниц, для которых мерцал теперь на Котельнической единственный свет в окошке. Идол для доярок, дворничих и продавщиц слепился уже окончательно, следили с великим тщанием и кондукторши, и кассирши «за каждым движеньем его».». Этот роман выделяется «лица необщим выраженьем» на общем весьма сером и унылом (за редким исключением) лице произведений номинантов 2011 года. (из стихотворения Евгения Абрамовича Баратынского (1800-1844) «Муза» (1830) .   Так (в течение каких-то лет четырех-пяти) захватила баба в белокаменной все, что только возможно, и никак не могла уняться: в любую мелочь вникала и совалась в любую щель, заставляя лишь вокруг себя вращаться вселенную дефиле, галерей и столичных тусовок. Без нее не было уже ни единого конкурса и ни единого смотра. Успевала она, помимо гастрольных туров и закулисных посиделок в «Яре», осчастливливать собой элитные клубы (иногда случался загул): везде для капризной примы и свиты ее, которая в подобострастии опускалась все ниже, там специально держали столики. Что касается конкуренток (еще были попытки жалких свистулек тягаться с опытной щукой), стоит ли упоминать, что вокруг себя Машка утоптала за это время пустыню, по всеобщей женской ли привычке либо по только ей присущему характеру никого из завистниц не подпуская за сотню верст ни к эстраде, ни тем более к студиям. И так все дело построила, так все затопила энергией, что всем казалось – вечность она обитает и в Останкино, и на надменной Котельнической. Многие удивлялись, как раньше могла существовать Москва без каменной бабы? Никак не могла существовать! Но и кроме жалких певичек, за честь почитающих склевывать крохи со снисходительной бабьей руки, выросло уже по всей стране целое племя, жизнь свою без бабы не мыслящее. То, что, вдруг из ниоткуда явившись, скрутила бывшая крановщица брезгливых модниц и деловых московских снобов и заставила их плясать под свою дудку, вызывало не только в униженной и обнесенной провинции всеобщий дикий восторг – на набережной толклись уже целые толпы москвичек, вопящие ей осанну. В домах почитательниц вместо икон на стенах, шкафах (а у многих даже и на потолках) располагались фотопортреты Угаровой с неизменной ее ухмылкой. Каждая выходка бабы заносилась фанатками в особые списки: подражать ей рвались и в Калуге, и в Брянске, и в Кемерове. Повсюду плодились общества, молящиеся на божество (символом каменной бабы стал строительный кран). Пятнадцатилетние девочки просыпались с мыслями об Угаровой и с ними же засыпали. Итак, круг (сравнительно небольшой) московских ненавистниц был с одной стороны – противостояли ему легионы поклонниц, для которых мерцал теперь на Котельнической единственный свет в окошке. Идол для доярок, дворничих и продавщиц слепился уже окончательно, следили с великим тщанием и кондукторши, и кассирши «за каждым движеньем его». То, что Машка снисходительно отзывалась об «отечественных кобельках», под сомнение ставя их мужские качества, то, что так небрежно швырялась ими, постоянно набирая новых любовников и давая безжалостную отставку старым, вызывало невиданный (и понятный) восторг женской части ошалевшего совершенно Отечества: письма согласных с подобной оценкой провинциальных Дунек ей носили мешками («Ну и баба!» – вздыхали мужчины; некоторые из них от бессильной злости плевались в экран телевизора). За все это – за бесшабашность, за дерзость, за то, что не лезла она за словом в карман и в прямом эфире могла такое брякнуть, что хоть святых выноси, – боготворили бабу фанатки! До того дошло, что забирались особо из них одуревшие едва ли не на шпиль высотки (бывало срывались и насмерть), лишь бы только увидеть царицу. Некоторые бросались под знакомое «Бентли». Ляпни своим почитательницам Машка «умрите», и готовы были десятки (если не сотни) тысяч восторженно умереть!

Книжка про Россию-матушку, которая Екатерина, Алла Пугачёва, балерина Волочкова и так далее. Смачно и барочно расписано её превращение из грязи в князи, из общажной лимиты в гламурную диву-королеву. Бояшов — знатный рабле, так что описания гомерической ебли, жратвы и «гребли под себя» ему удаются роскошно. Баба жизненно отвратительна, кроме того, она — цветущая метафора всей новой России, точнее, Москвы. Эдакая крошка Цахес, всеобщая звезда-вампирша, перед которой устоять невозможно. Хороши и четверо её детишек: разнонациональные дочери, цепкие и прорастающие везде где можно и нельзя, и сын — вырожденный замухрышка и титешник Парамон. Все детали работают на эту многолюдную и подробную аллегорию, ну а в конце, как и хочется читателю, Бояшов разгоняется окончательно, превращая Бабу в огромное дерево. Настолько огромное, что у его подножия город, взрастивший его, крошится и ломается. В общем, «свернёт пространство, закуклится и остановит время», как кадавр у Выбегаллы. Такие книжки здорово было писать в начале двухтысячных, но читать их приятно и сейчас.