Дмитрий Быков «Остромов, или Ученик чародея»
Новый роман Быкова рассчитан на людей довольно специфического типа и опыта, и не имея этого опыта, трудно о нем судить вполне адекватно. Автор старательно отсеивает «лишних» читателей, впервые не стремясь быть понятным и часто проигрывая за счет переусложнения фабулы, в которой много избыточного, и нагромождения персонажей. Ясно, что эта толпа мелькающих и мельтешащих героев призвана создавать впечатление душной тесноты, из которой хочется улететь, – но читатель не обязан снисходить к авторской задаче, у него могут быть традиционные представления о чувстве меры, и в этом смысле очередной быковский опус, конечно, монструозен. Иное дело, что даже пороки этого текста в конце концов работают на конечный результат: все ружья стреляют, все эффекты просчитаны, и даже чрезмерно плотная, почти безвоздушная авторская речь отчетливо разрежена в финале, чем и обеспечивается требуемый контраст. В конце концов, кто сказал, что чтение, пусть оно и бестселлер, должно быть легким? Нет, все же нужно и от читателя некоторое усилие, ответная реакция, душевный труд – в хорошем смысле. Быков предоставляет такую возможность в полной мере – без читательского участия этот роман невозможен. Вместе с тем не все отдается на откуп читателю – многие грешат этой другой крайностью, не вкладывая собственных сил вовсе.
Описания эзотерических экспериментов могут смутить человека, мало интересующегося предметом, но насколько же наглядны эти примеры слепого поиска выхода хоть куда-то, хоть в медитацию, хоть в левитацию, только вон из этого мира (пусть путем выхода из собственного тела). Потому что других вариантов просто нет. Попытки познания мира через мистический опыт происходят часто от невозможности постичь его умом, и в романе это видно как нельзя лучше. Если сегодня всяческими аурами на бытовом уровне увлекается часто народ недалекий, то в тех обстоятельствах на эту удочку в огромных количествах попадались и люди мыслящие, образованные, потому что слишком уж абсурдна, слишком уж непостижима была окружающая действительность. Рискну предположить, что к ней и был единственно применим только такой кривой аршин, такой неточный, зыбкий, лишенный объективных критериев способ познания. Нельзя не признать, что дух Ленинграда двадцатых годов у Быкова пойман – словно за вагиновскими, ильфовскими, зощенковскими декорациями проступает реальный город, куда более зловонный, мрачный и фальшивый, чем мы привыкли думать. Кстати, «Остромов» далеко не так литературен, как «Орфография», в нем больше плоти, языка и быта, меньше игры, и это движение в правильную сторону. Впрочем, совсем отказаться от игры для Быкова – себя не уважать, и снова в финале чувствуешь, что тебя, как всегда, где-то провели, но при этом слегка приоткрыли карты, как бы подразнить.
Вопрос, которым задается герой (и автор), вполне своевременен: что делать, когда делать нечего? Предлагаемый выход сомнителен, но в художественной убедительности ему не откажешь. Два-три эпизода – действительно высокий класс, а вся линия Нади (за исключением одного чрезмерно размазанного куска – прогулки с Даней) и в особенности пензенские главы – лучшее из того, что Быков пока написал вообще. Финал с отказом от сверхчеловечности, в общем, логично вытекает не только из всего романа, но и из предыдущего литературного опыта человечества. Слишком уж пугающей представляется многим эта сверхчеловечность – и здесь это кошмарный механизм, грохот шестерней, гул приводных ремней и ничего человеческого. Но, черт возьми, как еще может представляться власть над миром человеку, чья жизнь переломана страшной государственной машиной? Только так, и, конечно, единственный верный выход — отказ. И не так важно, как на самом деле устроено управление миром, в том и смысл, что все вопросы решаются внутри собственной головы.
Но даже если все это на любителя, к существенным достоинствам «Остромова» принадлежит точность социального портрета. Некоторые типажи – вполне, кстати, современные, – ущучены так исчерпывающе, что не совсем понятно, как им жить дальше.
В общем, эта книга может раздражать и даже бесить, но она едва ли не единственная в лонг-листе, с которой возможен живой диалог.
