Офигенная любовь масс.Не худшая книга для любителей «интеллигентно поржать» и ностальгически погрустить о своем далеком детстве конца 70-х – начала 80-х годов. Истории, которые автор скромно называет «записками», преисполнены самоиронии – в них нет и тени самолюбования и понтов, которые раздражают в автобиографических рассказах, как пенки в кипяченом молоке. Детский сад с тупоголовыми воспитательницами, школа с дубинноголовыми учителями, школьный сортир как остров свободы в тюрьме народов – вряд ли кого-то это оставит равнодушным, особенно если обо всем этом – милом и дорогом сердцу любого обывателя – рассказано живо (без метафор с анафорами) и смешно. Один раз, правда, появляется «метонимия», но отнюдь не как спецсредство для украшения текста: « — Ну что, тундра, — поступать к нам приехал?» — вот так по-свойски обратился один студент к моложавому профессору математики по фамилии Ким, стоящему возле расписания в коридоре. Байки и анекдоты из жизни альма-матер также не могут не радовать: университет (а филфак особенно) всегда был Клондайком всяких ржачных историй – вот бы их издать отдельным сборником под редакцией Андрея Аствацатурова, пока еще никто до этого не додумался вперед нас (Андрей, обрати внимание, pls, на эту идею! Лично я могу подкинуть не одну такую историю, если понадобится, из своей собственной картотеки). Отец питерского антиклуба «Рускомплект» и его духовный меценат Евгений Позняков как-то высказался примерно так: вот, мол, хорошие ребята эти наши трэш-нойзеры, но, к сожалению, они Довлатова не читали. Тем самым он выразил отношение к творчеству писателя Довлатова лучшей части нашей интеллигенции, которая воспринимает его как священную корову. Вот и Довлатов стал классиком, а все потому, что его место было довольно долго никем не занято. По-моему, никто даже и не пытался его занять, ну а теперь-то уж, когда вышла вторая книжка Аствацатурова, и подавно. Уж конечно, это должен был сделать кто-то из «наших» (я имею в виду не то, что вы подумали, а то, что они оба из Питера, не хватало еще, если бы это был какой-нибудь хмырь из Москвы, например, или из Перми). Однако тут есть один важный и тонкий момент. Андрей ничем не хуже, чем Довлатов, но, чтобы заслужить такую же безоговорочную и офигенную любовь каст (в смысле – масс), ему надо скорее начать бухать, как Довлатов – а то есть риск остаться любимым писателем только у такой же интеллигенции, как он сам. Народ же у нас любит, чтоб писатель был пьяницей, желательно – алкоголиком: вот тогда ему – при прочих равных условиях – будет гарантировано всенародное признание. У Аствацатурова, насколько это явствует из текста, пока что с этим дела так – средне. В книге он бухает, в основном, пиво. Коньяк, по большому счету, пил в 5 классе с большим отвращением (ему мама дала, чтоб не простыл, после того, как он зимой провалился в воду). Но не все так плохо: в магазине он проходит мимо сыра и колбасы и идет к винному отделу: разглядывать бутылки с коньяком и водкой все же намного интереснее, чем сосиски. Значит, все-таки шансы есть. И к тому, чтобы выйти в короткий список премии – тоже. А вот пил бы по-черному – точно бы вошел.

Есть что-то глубоко оскорбительное в этой книге. В том, чтобы взрослый мужик, вместо того, чтобы работать и зарабатывать деньги, устраивает жалкий душевный стриптиз и еще и рассчитывает за это на премию. Во-первых, роман скверно выстроен. Детские воспоминания вообще непонятно зачем туда приплетены (наверное, он их просто втиснул для объема), потому, что не ведут к взрослому, якобы трагическому состоянию Андрея Атсвацурова, и уж тем более не объясняют его. Во-вторых, вторично – Аствацуров из писателей сенчинской плеяды, которые однажды утром, с бодуна, оседлают какую-то скучную, прыгающую, как вошь, темку, да так на ней и едут. Через годы, через расстояния. Закончить хочется в стиле Ксении Собчак, когда она выносит приговор каким-то неинтересным, но с ее точки зрения, немодным людям: Андрей, вы не Холден Колфилд, и никогда им не будете. Сходите для разнообразия на завод, займитесь гребаным бизнесом. Но не пишите. Это тоже, знаете ли, дар.

«Жизнь в книге должна выглядеть как кисть винограда, таящая в себе безмолвие, вмещающее дикость древней музыки, чтобы можно было отрывать виноградники и пробовать их. Одни будут спелыми, сочными. Другие – яростно-зелеными. Третьи – переспелыми и уже подгнившими. Четвертые – до того горькими, что их лучше уже сразу выплюнуть, чтобы не испортить желудок».

Аствацатуров – профессиональный писатель с профессиональным образованием. Хороший стиль, хороший язык, хорошее чувство юмора. Милые, смешные пустячки, прожитые и проживаемые каждым – у всех был детский сад, школа, жизнь в кругу многочисленных (или нет) родственников, друзей и т.д. и т.п.

Читается очень легко, автор побуждает читателя погрузиться в свои собственные воспоминания.

«Скунскамера» продолжает «Людей в голом», собственно, это еще одно «Люди в голом», и претензии к ней такие же. Есть подозрение, что все те же события и наблюдения можно было бы написать гораздо интереснее. Не знаю, насколько они соответствуют правде, но на то и художественная литература, чтобы где-то приврать, где-то приукрасить. Все чаще встречаются бессмысленные нагромождения слов, вроде таких: «Сверху, с девятого этажа, метро выглядело не по-ленински приземистым. Хотя почему не по-ленински? Очень даже по-ленински, учитывая отнюдь не исполинский рост вождя. Но сущностно все- таки не по-ленински. Потом станцию метро скрыла городская застройка нового тысячелетия. Видимо, власти наконец решили, что подобные сооружения жителям созерцать вовсе необязательно». Что это, о чем? Что значит «по-ленински»? Или вот: «Потом городские власти их снесли, оставив в назидание потомству только один» – какое назидание? Почему в назидание? Такие неоправданные фразеологизмы вклиниваются обычно тогда, когда автор не думает, что пишет, рука сама выводит (и не надо говорить, что пером водят высшие силы).

Можно было бы поспорить насчет странных параллелей, сравнений, но на это есть универсальное «я так вижу». Основная проблема, все-таки, та же, что в «Людях» – чем дальше читаешь, тем больше страниц пролистываешь. И не только потому, что это «текст с вычищенной панорамой» – в книге это о Фолкнере, но и сюда подходит.

Просто общий вялый тон даже и интересные эпизоды сплющивает, а менее интересные – никак не украшены. Про школу вот хорошо – ну, про школу это всегда интересно.

Автор продолжает предыдущую книгу – «Люди в голом». Это как бы второй том, причём весьма вероятно, что ещё порадует читателей очередным продолжением. Конечно, как в большинстве случаев, перед нами автобиографическое произведение, и казалось бы, это беспроигрышный вариант (жанр книги прошлогоднего лауреата «Нацбеста» «Крещенные крестами» писатель Алексей Евдокимов очень точно назвал «почти беспроигрышным жанром слегка беллетризированного мемуара»). И, конечно, Эдуард Кочергин не одинок, приблизительно в таком же беспроигрышном жанре работает целый ряд других номинантов года нынешнего. Но по всей вероятности, дело не только в жанре. Или вовсе не в нём, хотя читаются эти книги легко, ты как бы нарушаешь этический запрет, ощущение такое, будто подслушиваешь, подсматриваешь. Читаешь чужую переписку. Вторгаешься в чужую жизнь, абсолютно не имея на то права. Сладкое чувство нарушения запретов, освобождения от диктата взрослых. Как в «Записных книжках» Ильи Ильфа – «Давайте гулять по газонам, подвергаясь штрафу». Отстранённость в рассказе о себе прошлом и нынешнем, но одновременно и не о себе, а со стороны. Наблюдения над деталями и мелочами жизни. Автор мастерски показывает замкнутость и ограниченность окружающего пространства, таящуюся в нём угрозу для человека, особенно человека маленького, новичка среди людей, еще не подготовленного к сложности жизни. Правда, не всегда ясно, ради чего нам рассказывают о событиях, приключившихся в жизни ребёнка. Показать, как на самом деле отвратительно то, что взрослые привычно считают детством золотым? Но у каждого в запасе есть свой личный ад детских воспоминаний. Вероятно, типичная читательская реакция – «ага, у нас в школе тоже так было» или «ну, это ещё что, у нас в школе ещё покруче бывало». Жанр байки, разговора на кухне, типа «слышь, а что у нас ещё было…» Автор предвидит возражения критиков, между прочим, весьма резонные. Но при этом он активно защищает свой метод, даже принцип, мотивируя его близостью (сходством с) принципам построения окружающего мира. Наблюдения над этим миром автор ведёт, в основном из окна собственной квартиры, причём и вообще повествование выходит за пределы этого круга лишь незначительно – до ближайшего гастронома, станции метро и школы – и уж совсем редко выходит к филфаку, на набережную Невы или Невский проспект. Но практически такими границами очерчен мир обычного человек, особенно маленького, ведь ребёнок редко попадает куда-нибудь вне своего круга. Но детство описано предельно холодно и беспристрастно, без сюсюканья и умиления, без утаивания не слишком приятных или приглядных вещей. Детство – не золотое, а мрачное и тяжёлое, при том, что в семье все прекрасно, любящие родители, неплохая школа, благополучие и, может быть, благосостояние. Особенности детского восприятия мира, детских переживаний автору тоже удаётся передать. Дело, очевидно, не только в хорошей памяти, а в глубине переживаний, прочувствованности происходящего, значении этих событий для формирования личности человека, их влиянии на всю дальнейшую жизнь. Другая причина внимательного отношения автора к внутреннему миру ребёнка, очевидно, коренится в том, что, кроме самого этого ребёнка, никто и никогда не смог бы приблизиться ни на шаг к пониманию внутренних пружин. Ведь никому, даже самым близким и любимым людям – родителям, не под пилу проникнуть в мир ребёнка, а ребёнок не в силах это адекватно объяснить. С другой стороны, ребёнок этот жил не в безвоздушном пространстве, кто-то воспитал и сформировал такого замечательного писателя и классного специалиста, кто-то влиял на процесс его становления, но как это происходило, похоже, никто не торопится нам описать. Так и ждёшь перехода к этой важной и интересной стороне жизни маленького альтер эго автора, рассказа о семье, тем более это очень неординарная семья, интересные люди но так и не дождёшься. Рассказа о семье, о родителях не было в «Людях в голом», нет и сейчас. Понятно, что никто этого и не обещал, не это было задачей автора, но… всё же… хотелось бы… Произведение принципиально автобиографическое, напоминает мемуары, но, в отличие от них, описываемые события здесь незначительны, персонажи тоже не из числа знаменитостей, хотя автор, очевидно, мог бы поразить нас звонкими именами. Прустовская мемуарная эпопея – как сам автор назвал жанр своего произведения. Подкупает предельная откровенность, не всегда, однако, понятная простому читателю. Так, например, для чего так настойчиво и не один раз подчёркивать идею о своих не очень симпатичных чертах, типа трусоватости. Самокопание, саморазоблачение, расчёсывание душевных болячек –это своего рода психотерапия («вы хотите об этом поговорить?») или аутотренинг – избавиться от своих демонов можно, лишь отыскав, обнаружив, назвав, обозначив и описав их. В целом очевиден резкий отход современной литературы именно от принципа художественности, литературности. Вполне осознанно ставка делается на правдоподобность, жизненность. Повествователь надевает маску непредвзятого, объективного стороннего наблюдателя, даже если речь идёт о нём самом. Или – особенно если речь идёт о нём самом.. И тогда текст приобретает особые качества, для большинства читателей он становится понятнее, эффектнее и эффективнее, сильнее, круче Почему так происходит? Художественная фантазия устарела? Мы ей больше не доверяем? Стыдимся фантазировать, считаем это неприличным? Или налицо один из аспектов и одна из причин кризиса художественности как такового, в полной красе? Ответ, по-видимому, впереди, но в любом случае это очень напоминает знаменитое высказывание Толстого о том, что каждый может написать одну хорошую книгу – о своей жизни. Действительно, готовый материал, известный автору до последней мельчайшей детали, а выдуманную действительность ещё надо конструировать, искать в ней закономерности, создавать героев, придумывать им биографии и взаимоотношения, выстраивать психологическую мотивировку поступков, да мало ли что ещё!