Виктор Пелевин «Т»
«T», chto Victor propisal
Читать и перечитывать будут. Энергетическая книжечка-то… своего рода гипнотический текст. В котором (загибаем пальцы): 1) юмор, как ни крути у виска, блистательный; 2) сатира – как не крутить? – великолепная; 3) эрудиция – крутить не вредно – глубочайшая; 4) сюжет – вредно не крутить – увлекательнейший; 5) изложение – что там для бест’off еще? – летящее, а потому, господа хорошие и не, какой, к Ариэлю, «новый реализм»? Словно бесприданницу страшненькую, хлопают по плечу жанрик за красивые (якобы) гла… ан нет: «Т» в вещество мозговое закиньте, – болезнь как рукой снимет. … Итак, потерявший память граф Т, он же Железная Борода (далее ЖБ), он же король уникального боевого искусства под названием н е з н а с («непротивление злу насилием»), отправляется в загадочнейшую из загадочнейших Оптину Пустынь. «Правящему дому» намерение графа проникнуть в место сие представляется опасным – и впрямь: ежли каждая Борода, особенно – Железная, нос свой в сакральное, понимаешь, пространство, совать начнет… ЖБ, впрочем, упрям: пробирается из Поляны своей Ясной в Пустынь Оптину, хоть ты тресни – аж на контузию «забивает»: память пусть и потерял ввиду линии детективно-мистической, но с головой в общем и целом дружен. А дальше самое интересное: на грузовой барже встречается он с тем, кто имеет безграничную власть над всеми без исключения аспектами его существа – неким Ариэлем Эдмундовичем, носящим простую русскую фамилию Брахман: демон, ангел, литературный, простидеус, редактор, кукла чертова… Пелевин его знает, кто господин сей на самом деле. Помимо сугубо мистических должностных обязанностей, г-н Ариэль п о п и с ы в а е т. Это называется чем-то вроде редактирования жизненного сценария ЖБ… ну а ч/ю Писателя П. безгранично: не захочешь – хохотнешь, увидев на выходных данных «литературный редактор А.Э. Брахман», с которым мирно соседствует всамделишный издательский люд. Вернемся, впрочем, к нашим графьям.
Итак, тот самый А.Э. Брахман, пока еще не укокошенный любовно графом Т. Писателя П., является якобы источником всех мыслей, переживаний и импульсов ЖБ, который, конечно же, поначалу – и, как выяснится в самом конце, – не хочет в это верить, и правильно делает. Осведомлен о магии мысли-то, в коей волшебства никакого нет, а одна лишь чистая, аки «Слеза комсомолки», неразбавленная энергия намерения – та самая, что реальность, исходя из мотивов с м е ю щ е г о п о м ы с л и т ь, меняет. Однако после беседы с княгиней Таракановой (рассуждения в духе «Сам по себе человек не более переменчив, чем гостиничный номер. Просто в разное время его населяют разные постояльцы»), озадачивается, и слова тов. Брахмана, «являющегося по отношению к другим людям скорее божеством, нежели существом того же класса», уже не кажутся ему ересью. Тем более что товарищ сей Б. в некотором роде а в т о р: да уж, свезло так свезло! Б., впрочем, только и делает, что травит байки о пол&лит-ре с точки зрения мистической своей занебеснутости да рассуждает о том (подключая каббалу и «винтажные» воспоминания о чудо-дедушке, владевшем «тайной творчества»), какими «невероятными силами обладает человек, борющийся с чистым листом бумаги». Прелюбопытнейшие, надо сказать, у пишущего р е д а к т о р а (примерно так позиционирует себя Ариэль) беседы с пишущим графом-то случаются! О грехе райтерском, грехе создания новых сущностей говорить изволят-с: «душам умерших писателей впоследствии приходится играть героев, испекаемых другими демиургами», потому как не Главным Криэйтором сущности эти инициированы… Саспенс-саспенс! Мало того, у Ариэля имеется некая таинственная рукопись, мистическим образом действующая на судьбу ЖБ (п р и х о д в конце тоннеля книжного обеспечен)… А самое «пелевинское» в сей ситуации то, что ЖБ, испытывающий постоянный, как выразились бы душеведы, «когнитивный диссонанс», является, с одной стороны, выдумкой Ариэля – с другой же, он абсолютно реален (о природе реальности, впрочем, умолчим). Вообще же, ЖБ, он же граф Т., – просто герой повествования некоего автора (Писателя П., возможно), от которого, по словам все того же Ариэля, «требуется преобразовать жизненные впечатления в текст, приносящий максимальную прибыль» – ну, то тема отдельная. «Литературное творчество превратилось в искусство составления буквенных комбинаций, продающихся наилучшим образом. Это тоже своего рода каббала»: про книжнорыночную магию, на которую молятся дорогие сердцу Писателя П. (ведь есть же и у него, наверное, сердце – пусть и справа, не как у всех, но есть же) маркетологи, написано, что называется, вкусненько – вкусненькая, надо думать, и р ы б а, которой потчевала графа Т. княгиня Тараканова. Допотчевалась, кстати, до того, что граф Т. возьми, да и проассоциируй себя с фиш’кой: той самой Brochet tarakanoff, она же «щука по-таракановски» (настоящее классическое ружье первого литкоитуса, стреляющее непрерывно, правда, из главы в главу, а не только в третьем, смертью Брахмана прерванном, акте). Щука, составленная из нескольких крупных рыб, соединенных вместе, – вот вам и «дракон», по образу и подобию нашему скроенный… Ариэль, повар душ человечьих, главный создатель мифа ЖБ, созданного Писателем П., соединяет куски его щуки-анимы. Большую же часть живого текста – иначе говоря, жизненного сценария графа Т., – прописывают другие аццкие сотонки. Аналогия с земным вордовским афроамериканством: бригада райтеров пишет roman, и каждый отдельно взятый буквопроизводитель отвечает за, будь он неладен, «отдельный аспект существования героя» (мне, кстати, не раз предлагали сделать такого рода литтранзишен – ну, это к слову). В пух и прах разносит Писатель П. «разумное, доброе, вечное» (время ТЭ: а был ли мальчик?). Добавим сюда «незыблемое» – в тартарары летят все «психологические глубины», потому как о в ц ы даже не догадываются о том, что их мозгами, будто грифелем, пишут/ломают занебеснутые пастыри очередную комедию. Итак, люди как куклы – мысль стара, зато со вкусом (фирменным пелевинским) поданная. Фамильное княжеское блюдо… а вы что же, до сих пор думаете, будто иначе «сшиты», нежели щука по-таракановски? Саспенс-саспенс! Люди как буквы, люди как абзацы, люди как страницы Живейшей Из Жен: буквально – из п о г о л о в ь я сотканные листы… (Собственно, мистики и рассматривают отдельно взятую г о л о в у не как голову человека, но существа, лишь готовящегося им стать – людей, по большому счету, на шарике нет… Нас с вами, впрочем, тоже, – и попробуйте доказать обратное какому-нибудь брахману!). И грустно и смешно, но больше – грустно: пульсацию боли-то (сердце Писателя П., пусть и правомоторное, не как у всех, остается сердцем) не скрыть, все одно прорвется: ничего-то «венец творения» не смыслит, ну а раз так, можно и релакснуть, что граф Т. не без помощи девки Аксиньи и проделывает. Девка Аксинья же, не будь дурой, до таких глубин его доводит, что граф наш чудом не ЕБЖится. После «распутного греха» он задумывается о том, что путь «от состояния ангела до блудливого демона» человек проходит за секунду, поражаясь, что никакого шва, никакой заметной границы между состояниями этими нет… (И напоследок: «Совсем ведь не чувствую народной души, только притворяюсь»). Всем этим фирменными «па» и анима-«ню» Писателя П. дышит в затылок, на самом деле, один вопрос, который и задает себе мыслеформа главного героя: «Единственный вопрос – это о смысле устроенного подобным образом мира». Бессмысленно анализировать «Т». Это роман-улет, роман-инсайт, роман-нероман – и все паззлы сошлись, и кукла очеловечена, и «венценосная» двуногая дрожащая тварь, раздувающая эго-меха, получила, наконец, по шее: она, тварь, не ведает, что «разные сущности создают ее, действуя поочередно…». Кстати: в пятой главе есть фраза, вложенная – Писателем П.? А.Э. Брахманом? Л.Н.Толстым? – в уста графа Т.: «Крадущийся зверь не ощущает себя крадущимся зверем. Хищнику не нужны метафоры». Писателю П. тоже: ТЕКСТ р а б о т а е т и без «мелизмов», ТЕКСТ крушит стереотипы и взламывает зараженные фальшью земные коды, вставляя в черепную коробку такого гротескного существа, как человек («разумный»: однако и ч/ю у этих брахманов!), дозу яда, который уж если не угробит читателя, то всенепременнейше укрепит. Ну а дописывает граф Т. книгу своей жизни сам. Один. Без, как в бородатом том анекдоте, ансамбля. Мало того – заявляет Ариэлю, будто он, ЖБ, его придумал, и точка. Гипотетическая кость позитива в виде луча Ильича, что брезжит в конце усовершенствованного санузлом тоннеля (у анимы свои отходы), читателю кинута: «И этот луч – я сам, – говорит граф Т. – Я был им всегда и вечно им буду. Вы считаете, мне нужна какая-то еще сила?». Ничего не напоминает?.. Во время суда на Алису набрасываются игральные карты; девочка просыпается, и… в этот самый момент одному их кукловодов моих приходит в голову: а не отдаться ли по высшей трехбалльной шкале нацбестовской графу Т. Писателя П., у которого сердце хоть и справа, но все же есть?.. Если девка Аксинья фитилек, чтоб не коптил-то, прикрутит.