Тушите свет и выпускайте ангелов

Метафизика «Заговора ангелов» ненавязчива и скрытна. Ее вообще можно не заметить. И читать пестрое собрание рассказов от античности до наших дней для собственного удовольствия. Но можно вместе с автором обратиться к судьбе, желанию и тому, от кого зависит его исполнение.

Отставшая от поезда эвакуированных мать каким-то чудом догоняет своих детей. Уехавшие вовремя — выживают. Отец героя, спрыгнув с подводы, избегает взрыва на мине. Некая Дина оказывается одно лицо с призраком, преследовавшим мужчин в роду друга повествователя Арсения, прорывается через десяток новелл лишь за тем, чтобы явиться Арсению, но вместо смерти, принести ему собственное исчезновение в параллельном мире. Возможно в том самом Аиде, куда по забродившему в современной отечественной прозе мифу об Орфее и Эвридике после окончания романа непременно спустятся и поэт и его влюбленный друг.

Гадает автор, в поисках связей бросая руны рассказов на камень романа. Они ложатся то так, то этак. В одной фигуре вдруг оказывается, что все на самом деле в жизни просто. Мы сами пишем ее своими желаниями. Но обламывается тайная разведка царя Пенфея, решившего раскрыть тайну вакхических игр ахейских жен. И Орфей, уговоривший подземных богов отпустить к нему Эвридику, не в силах исполнить единственное условие не оборачиваться, пока не покинет Аида.

Связь между этими историями вне закона и без вариантов, как между строчками хокку. Читатель способен только почувствовать ее. Стоит назвать словами – все оказывается не то. Поиски смысла обречены. Он и автору-то неизвестен и в финале заинтригованному безуспешными поисками читателю нечего сообщить кроме как: «Мы словно втянуты в пожизненный заговор, цель которого нам забыли сообщить».

Процесс лучше результата. Достигнутое — конечно. Обладание постыло. В детском авторском искушении вопросом, что лучше — смотреть и трогать или сделать это с женщиной и разбежаться выбор падает на созерцание.

В итоге торжествует пухова мудрость – счастье, не когда ты ешь мед, и не когда ты его уже съел. А когда все готово, горшочек перед тобой, но нет еще, ни начала, ни конца.

Сахновский отлично пишет. И трудно ожидать другого от человека, который долго не писал ничего кроме стихов — хороших стихов. По собственному признанию, он работает «медленно, неправильно и очень трудно» – и пишет не «абзацами», как принято у прозаиков, а «словами», как поэт. Книга «Заговор ангелов» — лишнее подтверждение, что так оно и есть.

Прочитав первую сотню страниц «Заговора», хочется воскликнуть: «вот это да!» И жадно накинуться на оставшуюся часть. Но не тут-то было. Дело в том, что первая половина книга дарит предвкушение интересного и необычного сюжета, законченной и логичной романной истории. Увы, такой истории в книге Сахновского нет. Все произведение распадается на несколько (кстати, весьма хороших) рассказов и эссе. Хотя эти рассказы и лирические отступления (о королеве Кастилии Хуане Безумной, о растерзанном вакханками античном царе Пенфее, о походе Орфея за Эвридикой) интересны и остроумны, однако все-таки лучшие, на мой взгляд, страницы в этой книге — автобиографические. Это рассказы-воспоминания о фронтовике Романе и его возлюбленной, о их дочери Лиде, матери главного героя, о его отце, о «маленькой прекрасной женщине» — сестренке, о коллекции марок, о радиоле… Эти страницы написаны так умно, так тонко, так сердечно, что даже жалеешь, когда они сменяются английской, египетской или древнегреческой темой.

Название романа скорее всего метафорически обозначает чудо, нечто иррациональное, недоступное научному анализу. «Заговор» ближе всего к известной книге Сахновского «Счастливцы и безумцы». Писатель соединил их, напечатав последнюю главу «Безумцев» в качестве вступления к «Заговору», связал общим мотивом – «о странностях любви». В какой-то степени «Безумцы» послужили для новой книги источником нереализованных сюжетов: «Эта роза пахнет лимоном, Испанией и смертью» (рассказ «Бахчисарайская роза»). Из этих строк, кажется, вышла испанская тема новой книги. Мария дель Росарио, жертва своей безумной любви к испанскому Казанове, покончила с собой. Самоубийцу согласился тайно отпеть молодой аббат. Наутро в часовне не нашли никого. Аббат исчез навсегда, а Мария стала почему-то являться мужчинам из одной московской семьи как вестник смерти. Затем писатель неожиданно прерывает эту увлекательную историю. И вернётся к ней лишь в конце романа. Центральные главы, исключая «Шелковый ветер», не только сюжетно самостоятельны, но и различны по стилю: семейная хроника («На спинах диких собак», «Живые ресурсы»), путевые заметки («Адский ход», «Главный зал»), эссе, этюды из классической филологии («Разведка царя Пенфея», «Неженка»). Автор, предвидя вопросы читателей, пытается объяснить, какое отношение к сюжету имеют все эти отступления: «Ровно такое же <…> какова пропорция черноты и сияния в составе любой души, грязи и поэзии…» Это роман самовыражения. Об авторе мы узнаём больше, чем о героях. Здесь его излюбленные хронотопы – античная Греция, средневековая Испания и Крым, точнее – Херсонес. Здесь его любимые авторы. В книге много цитат и даже значительных фрагментов из Еврипида, Овидия, Плутарха, Рильке, Борхеса. Книга Сахновского оставляет двойственное впечатление. Эрудиция, общая культура текста (подстрочник оформлен, как в научной работе), изысканный стиль: «В колодезной гулкости собора, удесятеряющей силу каждого слова, под сумеречным сияние витражей Дороти тактично тушевалась, словно бы гасила свою яркость, примолкала, отступала в каменную тень». Вместе с тем, остаётся какой-то привкус обманутых ожиданий. Вместо романа автор предложил нам сборник рассказов и эссе.