Про Степаныча, Матку Боску Ченстоховскую да «Св.Иосифа»

По-батюшке автора величать хочется: Сте-па-ныч, не иначе. И – шляпу снять. Руками развести. А потом – слушать, слушать. Долго. Зачем – неведомо, ведь «всё уже было».

Лицо мальчика – фотография энкавэдэшного детприемника, пос. Чернолучи, год 1945-й – кажется строгим и одновременно ироничным: листаю приложение, губы поджимаются – вот они, карты дорог, маршруты «бега» длиною в шесть лет! Архивные фото 40-50-х – очередь за пайкой, собрание, перроны, эвакуация и пр. – чередуются с песенными текстами о человечке, чье изображение увидела я впервые на внутренней стороне старой деревянной шкатулки (чьих рук дело?): было мне пять, усы слегка напугали… Но: «От края до края» Инюшкина, «Песня о Сталине» и «Песня дружбы» Суркова, «Песня советских школьников» Гусева, «Бескрайние дали» Левина, – а вот, скажем, под Баха и бездарный видеоряд в выгодном свете предстанет; р я д же Кочергина под виртуальные фанфары, гремящие в честь гламурного вождика, работает на контрасте отлично – впрочем, п р и е м ы автору (словечко какое странное… применительно к Степанычу-то…) не нужны. «Записки на коленках» – жанр идеальный для описания того, кто «родился с испугу». Того, кто, перевозимый подальше от войны из города в город, после ареста матери-польки оказывается – да змей пшекающий просто! – в омском детприемнике, он же ДП, созданном аккурат для детей «врагов народа». Степаныч – мастер деталей: «чуйка»-то первоклассная… да, собственно, весь роман (впрочем, какой же это роман, когда – жизнь целая, непридуманная, именно что честно, – хоть и подворовывал мальчишка у эсэсерии расчудесной, – прожитая!) – это и есть одна, быть может, большая деталь, не заметив, пройдя мимо которой прийти к сколько-нибудь адекватному пониманию очень простых, «очень вечных» вещей, трудно: это к тому, что в школках проходить надо, в школках… запоем читать будут. Еще деталь: насельники ДП получают из года в год, 21 декабря, в день рождения вождика, кусок хлеба с маслом – «за детство счастливое наше спасибо, родная страна!». Вот Степаныч и благодарит, благодарит, как может: на вопрос, «чем на жизнь зарабатываешь», отвечает «профиля вождей выгибаю» – Ленина со Сталиным выгибать научился так из проволоки, что даже от голода не умер: кормило искусствушко-то, рукастый мальчонка, талантливый (товар, что называется, с молотка шел) – и у китайца-художника поучиться успел, и «лесную науку» у промышлявших гашишем «лесных людей» постиг, и ворышом-скачком был, и пацаном-майданником, и колонистом-татуировщиком, и «придворным художником паханствующих блатных»… Двенадцать лет казенных домов, ночевки в подвижных составах всех видов и мастей: на север путь держал, в Питер любимый выбраться мечтал, матку Броню найти… Доехал-таки. Нашел: живой, худющий, ни разу не стукач.

Ни одного слова лишнего. Все – на месте, ладно-складно, чин-чинарём. Будто бы отстраненно. Не о себе. Почти иронично. С любовью к собаке и погибшему «кенту»: любовью той самой, для которой слова – материал слишком грубый.

Эдуард Кочергин — главный художник Большого драматического театра им. Товстоногова, член Российской академии художеств, лауреат Государственных и международных премий. Поразительно, но известный художник оказался еще и великолепным писателем.

«Крещенные крестами» — это высокохудожественная автобиографическая проза. Кроме того, это документальный роман, роман-путешествие, роман-квест, настолько странный и захватывающий, что он мог бы дать фору многим произведениям в жанре фантастики. Кроме, что это настоящий эпос о беспризорниках времен Великой Отечественной.

Роман начинается в начале августа 1945 года и заканчивается зимой 1951-го. В год, когда огромные массы людей возвращались с фронта, восьмилетний «Степаныч» начал свое путешествие в обратном направлении, с Востока на Запад. Он начал его в детприемнике НКВД под Омском, а закончил — через шесть с половиной лет — в Ленинграде, в объятиях своей матери-полячки («матки Брони»), отсидевшей к тому времени 10 лет за «шпионство».

Пересказать книгу невозможно — ее нужно читать. Вот, например, как главного героя учили на шлипера (вора-форточника): «С утра, кроме всех бегов, приседаний, отжимов, заставляли по многу раз складываться в утробную позу, причем с каждым днем сокращая время, пока не добились секундного результата. Затем вдовоем брали меня за руким и за ноги, раскачивали и бросали с угорья вниз — под откос. На лету я должен был сложиться утробой и плавно скатиться по траве шариком».

Написано так ярко, а материал настолько необычен, что с трудом верится в документальный характер этих записок.

Автор далек от огульного охаивания «Эсэсэрии», он не сводит счеты со Сталиным и НКВД, не давит на слёзы. Просто рассказывает о своем героическом путешествии по вокзалам и детприемникам. Рассказывает так, что временами становится невыносимо страшно, а временами — невыносимо грустно.

Читая «Крещеные крестами», вспоминаешь то Александра Неверова, то Леонида Пантелеева, то Анатолия Приставкина. Теперь в этот ряд нужно принять и Эдуарда Кочергина.

Не без опасения я начал читать эти «записки на коленках». Опасение имело под собой реальную почву, точнее – непреодолимую, неизбывную трясину, в которую меня некогда погрузили «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и гениальные «Колымские рассказы» Шаламова… Отложил книгу только после того, как внимательно рассмотрел приложенные в конце фотографии сталинской эпохи: «Путешествие по Эсэсэсэрии». Кочергин по-хорошему простым и доступным языком рассказывает о своем детстве сына «врага народа». Начиная с возраста, когда едва научился ходить, – с крещения и со ступеней Католического костёла на Невском проспекте. «Меня почему-то заставили преодолевать их самого – с огромным трудом, всеми способами: ногами, на коленках, с помощью рук, перекатами…» Собственно, весь роман Кочергина об этом: о преодолении той жизни, в которой его «заставили». И повторно «крестили крестами», то есть тюрьмами. О побеге и длительном возвращении в Ленинград. О детприёмниках НКВД, колониях, овладении «воровскими» специальностями: «Профессия скачка-маршрутника требовала не только ежедневных тренировок, но и холодного расчёта, смекалки, наблюдений, разведки». Ещё во время странствий и отсидок талантливый «пацанок», теперь – известный художник, учился выгибать профили вождей из проволоки и рисовать карточные колоды. Тоже для того, чтобы выжить. После крутого маршрута длиной в шесть лет послевоенный Ленинград ошеломляет героя, уже подростка, масштабами своего «внутреннего пространства». Но увиденное мальчик оценивает в соответствии с приобретенным опытом. В заключительном сне за ним гонится армия великанов-мусоров, шестёрка коней на арке Главного штаба запряжена в древний воронок, управляет ей «лупоглазый прокурор», на крыше Зимнего дворца стоят вертухаи с длинными винтовками. «Спаси и помилуй», – молится герой и просыпается на словах матки Брони: «Ты один мужик в роду и должен жить». Книга мне не просто понравилась – она поколебала мою убеждённость в том, что про эпоху «усатого» всё уже сказано. Cильное и достойное повествование. Без чернухи и смакования ужасов.

Простой и очевидно бесхитростный текст в почти беспроигрышном жанре слегка беллетризированного мемуара. Беспроигрышном вдвойне и даже втройне, т.к. эксплуатирует такие проверенные формы, как «сиротские приключения» а-ля Диккенс и роуд-муви. Плюс — фактура, не оставляющая равнодушным никого в России. Время — Большой Террор и Великая Отечественная, автор вспоминает тот период своего раннего детства, когда его отца расстреляли, мать посадили, а сам он, оказавшись в эвакуации с детским домом для детей врагов народа, бежал из Сибири в родной Ленинград. Присутствует подразумеваемый жестокий натурализм, необходимая доля сентиментальности (впрочем, очень точно дозированная), дается, что называется, «широкий охват исторической действительности», портретизируется масса колоритных типажей. Главное, на мой взгляд (но очень весомое), достоинство текста: естественность интонации и безупречный авторский вкус, благодаря которым роман умудряется — что не так просто, учитывая форму и жанр — ни разу ни съехать ни в «чернуху», ни в слезливую сентиментальность. Ко всему прочему, он просто увлекательно написан.

Уникальная книга. Потрясает сама история. Летом 1945 года семилетний мальчик бежит из детприёмника НКВД под Омском и в течение шести лет добирается до родного Ленинграда. Летом по железной дороге. «зайцем», с помощью добрых людей, прежде всего недавних фронтовиков, а то и с воровской бандой. Зимовать приходится в детприёмниках. Эта личная история совмещается с широкой картиной ушедшего времени. Железная дорога – средоточие тысяч людей, с их бедами и жизненными драмами. Картину дополняет приложение «Путешествие по Эсэсэсэрии»: фотографии 1940-х и тексты песен сталинской эпохи. Замечателен язык повести, включающий разные речевые стихии. Детский (сиротский) фольклор, детский полутюремный сленг (кстати, очень образный). Капутка – медчасть в детприёмнике, шкеты, козявы, колупы (колупашки) – дети разного возраста, «лыска в саду» – гипсовый бюст В.И. Ленина среди горшков с цветами. Много блатной лексики, но каждое слово поясняется. Автор обошёлся без нецензурных слов. Создавая колорит и речевые портреты героев, ненормативные слова не замутняют литературного языка повести. Много зрительных образов. Наблюдал будущий художник, писал художник состоявшийся. Первое посещение костёла: «очень много белого – одежд, цветов, света». Фантастический сон мальчика, в котором переплелись опыт полутюремного детства и первые впечатления от имперской столицы: «…с верхотуры арки прямо на нас сорвалась шестёрка чёрных лошадей, запряжённых в древний воронок, подгоняемый лупоглазым прокурором <…> мы побежали ещё быстрее по оставшемуся свободному коридору к спасительному золотому кораблику <…> и все заиндевелые вертухаи на крыше царского дворца <…> подняли длинные винтовки и щёлкнули затворами».

Житие шустрых

Столько написано, казалось бы, про войну и послевоенное время, но документальное свидетельство все равно бьет любую художественную форму. Кочергин не рассказывает, а сказывает. Попрошайки обращаются к фронтовикам со заученной фразой: <Дорогие народные спасители, товарищи военные солдаты и дядечки офицеры! Разрешите вам спеть о великом Сталине и показать его в профиле>. Клички у надзирателей детоприемника НКВД: Тылыч, Пермохрюй, Шкетогон, Однодур и Многодур. Памятник Ленину дети называют <Лыска в аду>. Жизнь малолетнего автора состоит из житья в детоприемниках и побегов из них, всего шесть или семь раз: <Меня поймали, и я снова стал собственностью государства>. Экстремальная роуд-муви, масса интересных встреч по всей России: <Лесные люди умеют складывать такой костер для обогрева шалаша или палатки, который после растопки горит сам пять шесть подряд без ухаживания за ним>. <Торговые тетки в Предуралье злые, недобрые, спрашивать бесполезно — могут и легавых позвать>. Перед нами жизнь, параллельная краткому курсу ВКПб: здесь живет-может, торгует и ворует огромная страна, временно оставшаяся без попечения вождей. Юный человек, набираясь ума-опыта, оказывается зажат между двух миров: репрессивной машиной государства и криминальным миром; там воры, а здесь — начальники. Вертикаль власти устроена одинаково: пахан, воры, ссучившиеся, шестерки, фраера и петухи-парашники. Самые востребованные в обществе профессии: умение делать татуировки и рисовать игральные карты. Три месяца воры обучают мальчишку специальной гимнастике, желая сделать из него шпилера (вора-форточника). Вершина карьеры — придворный художник при пахане. Если у воров искусство кручения Сталина из проволоки приветствуется, то государство за это сажает в карцер: <Образ великого Сталина могут создавать только заслуженные товарищи-художники>. Это грандиозная вещь на все времена — о том, как на самом деле устроена Россия, и как в ней выжить: здесь нужно уметь быстро бегать, уметь подмазывать паханов и начальников, уметь притворяться ничем, попрошайничать, нехитро развлекать людей, всегда быть готовым сбежать и не иметь ни перед кем долгов.