ЖЖ навынос, или «Как я провел лето»

С одной стороны, не всякая книжка заставляет смеяться, а смех-доза в психотерапевтических целях, вестимо, питательна (особенно в период, сорри за word’очко, кризиса пресловутого). С другой, не всякая книжка долетит до середины Москва-реки… а кинуть в воду аствацатуровских голышей периодически хотелось. Где-то как-то прицеливалась даже: непросто не прицеливаться, когда из симпатичного томика на тебя обрушивается симптоматика душевного эксгибиционизма. Ощущение, будто ты зашел в ЖЖ незнакомца – или случайно прочитал чужой «бумажный» дневник, а может, мессидж, – не покидало до последней страницы.

Первая часть показалась менее интересной. Разумеется, не следовало начинать книгу с поста «Первая любовь»: свежо преданье. За «лю» следуют посты про бассейн, игрушки, пионерское собрание, универ, Публичку (презабавный в библиотечном посте штришок: «Выяснилось, – пишет псевдолирическое “Я” лиричного Андрея Аствацатурова, – что среди читателей много очень странных людей. Некоторые вели себя агрессивно. То и дело вскрикивали над книгами или начинали громко разговаривать сами с собой», etc.). Есть пост про мочу, педпрактику и университетский WC типа сортир с классификацией «туалет-патриот», «туалет-либерал», «туалет-леворадикал», «туалет-олигарх»… Много чего по-настоящему забавного и, увы, проходного, что можно читать через строчку. Вообще, «Люди в голом» – своего рода универсальная книга для чтения («Хрестоматия весело забивающих на жизнь») в трамвае или метро: уткнувшись в нее, можно не разглядывать милых сердцу сограждан, не подозревающих о потенциальной своей персонажности. «Людей в голом» можно читать на пляже, в очереди к врачу как приличному, так и не очень, на вокзале, в кафе, в койке-с; да даже в офисе, если у вас у м н ы й (не голый) рабочий стол и вменяемый – тоже ведь человек – шеф. К чему это все: сократить бы, сделать «выжимку», оставить именно что концентрат… С другой стороны, «народу нравится» – народ э т о ест, а значит, нет смысла игнорировать мозговой его гастер: пусть лучше читает, нежели… что там «народ» обычно делает? Кроме того, что работает, дабы есть?.. …

Во второй части герой позиционирует себя как «литературного лентяя». Лентяй сей строчить повести и романы не хочет – или, ввиду недостатка воображения, – не может: прямо-таки идиллический союз нежелания и неумения. Что видит – о том и поет: квартира запущенная, денег нет, с личным «привет», ну а инфантилизированная зависть к более талантливым «коллегам по цеху» (которым, в отличие от Андрея Аствацатурова – так написала? все ошибиться боюсь в фамилии – и не лень, и есть что сказать) прилежно фосфоресцирует. И если даже квартиры их не идеальны, расходы урезаны, а красивые умные дамы сердца красиво и умно уходят по своим красивым умным делам, они, хочется думать, все же не ноют. А если даже и ноют, то не во всеуслышание. В квартире можно убраться, деньги – заработать не только преподаванием, а даму сердца – да, завоевать, ежли шибко строптивится: «кому сейчас легко?». Увы! Ничего подобного в лиричную головушку лирического аствацатуровского «Я» не приходит, потому герой (кто-то?) и рыдает, упиваясь банальной к себе жалостью (вот он, первый звоночек раздутого эго: «меня недооценили»), а значит, будет обречен поглощать всякую мерзость в той самой забегаловке, которую, на самом деле, так легко о б о й т и…

Особая тема – москвичи и Москва: сердце Русеньки нашей в описании Аствацатурова, конечно, карикатурно. Прав он, пожалуй, лишь в том, что город-государство надо или любить, или ненавидеть, ибо Москва «как девушка», а девушку, всяко, лучше лю, чем не. В белокаменную, к слову сказать, Андрей Аствацатуров попал впервые аж в 35 (и о том поведал) – невская прививка, она же «местечковая гордость», повелевавшая с пеленок восхищаться лишь Питером, не позволяла-де… и т.д. Однако т.н. блеск, а не нищета, мосписов, созданный воображением питерского филолога, гордость ту, что называется, с петель-то сорвал: «Их книги покупают. Их самих повсюду возят и везде показывают. Они богаты, хорошо одеваются, прыскаются дорогими духами и пользуются успехом у женщин. Мне кажется, дело тут в самой атмосфере их города» – о, да. Атмосферы, знаете ли, стоят… Террор – не существительное, но омертвительное: мосписы, коим завидует Аствацатуров, про то, конечно, напишут: не все ж о любовях смешных да деньгах серьезных – впору о родине не защитившей, мать-и-мачехе… О родине – ничего, со строчной: с чего-то ведь и она начинается. … В посте «Автор и читатель» Аствацатуров заявляет: «Надо писать книги о себе. Если не книги, то хотя бы статьи. Но в заглавие непременно ставить слово “Как я”. Читатель любит “каки”»; в посте «Политика» заявляет: «Надо, друзья, сочинять. Отступать нельзя. <…> Тебе – гонорар, а читателю – возможность, не подвергаясь риску, почувствовать себя героем». Казалось бы, «к ногтю» не – опять и снова – опознанного WORD’ом Аствацатурова, и всё тут… Ан нет: что-то в его искренности полуподростковой цепляет. Ну а то, что я, читая «Людей в голом», раз шесть воскликнула «Прелесть!» (да, вот так: нон-фикшн сохранен), несколько обескураживает. Что ж, остается констатировать, что ничто человеческое, даже такие вот «питерские страдания», мне не чужды, а значит, книги из серии «Как я провел лето» можно принимать по весне аккурат в мозг. Ок, препод, зачёт.

Автобиографических книг, не претендующих на вящую беллетристичность и выпускаемых людьми, ранее не числившимися среди писателей, в наше время хоть отбавляй. Тот, кто создает текст такого рода, как бы заведомо не ставит себе масштабных художественных задач. Известны, конечно, и гении автобиографического жанра, сделавшие из рассказов о себе большую литературу. Самый знаменитые и наиболее последовательные из таких писателей — Генри Миллер и Чарльз Буковски; в России эту линию успешно продолжил Эдуард Лимонов. Но все трое — харизматичные пассионарии, и людям иного склада в этой компании делать нечего. Однако некоторым удается претворять собственную жизнь в более камерное, но оттого не менее выразительное повествование. В их числе — петербургский филолог Андрей Аствацатуров, автор дебютного романа «Люди в голом». Персонаж Аствацатурова, обманчиво тождественный ему самому, — рафинированный интеллигент, преподаватель СПбГУ, потомственный филолог, внук выдающегося литературоведа и лингвиста Виктора Жирмунского. Образ классического очкарика идеально подходит для бытовых юморесок, и этот потенциал Аствацатуров использует по полной. Но в книге нет специально выстроенных реприз, нарочитой эксцентрики и комикования. Первые главы, посвященные школьному детству, немного напоминают книгу Корнея Чуковского «Серебряный герб», в которой тот рассказывает о своем пребывании в одесской гимназии. Школа, оживающая в памяти взрослого Аствацатурова, — настоящий заповедник фриков, но фокус в том, что забавные ученики, как и страшноватые учителя, выглядят тем не менее абсолютно реальными и даже узнаваемыми. От смешного до ужасного здесь один шаг: например, учитель физики по кличке Угрюмый, которого так и хочется представить себе на экране в исполнении хорошего комика, вдруг рассказывает историю о том, как во время войны его товарищу оторвало голову осколком снаряда, и он, Угрюмый, доел кашу из миски, оставшейся в руках убитого. «История эта, — резюмирует автор, — мне не понравилась». Потом начинаются филологические будни и нескончаемое тусовочное общение, о которых как будто бы естественнее всего рассказывать в жанре анекдота. Аствацатуров вроде бы так и поступает. Истории о философе Саше Погребняке, обожающем продвинутую одежду и плохо знающем английский язык, жене Люсе, выдающей умопомрачительные перлы при попытке перевести стихи Памелы Трэверс, лидере выборгской группы «ПТВП» Алексее Никонове, пробующем практиковать панк как образ жизни, и многом другом звучат и вправду анекдотично. Отрывочность, отсутствие строгой композиции – принципиальное свойство «Людей в голом», и именно в такую структуру лучше всего вписываются металитературные экзерсисы, в частности, сочиненные автором едкие пародии на современных русскоязычных прозаиков. Но за всем этим отчетливо различим экзистенциальный посыл, а также своего рода левацкий манифест. Кроме того, перед нами еще и социальный документ, слово, замолвленное за целую среду – петербургских гуманитариев, прошедших скорбную школу выживания в 1990-х. В романе слышится тихая перекличка с несколькими культовыми голосами, каждый из которых ассоциируется с тем или иным вариантом гротескной самопрезентации: Аствацатуров склонен к рефлексии в духе Вуди Аллена, но умеет быть невозмутимым, как герои Аки Каурисмяки. Разумеется, не обошлось здесь и без Генри Миллера, который, собственно, представляет собой один из объектов филологических штудий автора. Что же касается отечественных негероических героев, то среди них Аствацатуров занимает абсолютно уникальное место, что и делает его книгу настоящим событием.

«В книгах нечего ловить и нечего искать. Их сочиняют для того, чтобы превратить неорганизованное людское стадо в организованное. Прочитав книги, люди глупеют окончательно, и тогда с ними можно делать все что угодно».

Андрей Аствацатуров, известный литературовед и автор этого пассажа, верен себе. Его собственная книга не даст положительного образа милиционера и не послужит демократизации (глобализации, либерализации, долгожданному прорыву в сфере нанотехнологий и т.д.).

Перед нами книга весёлого пофигиста, который, захлебываясь счастливым смехом, рассказывает одну байку за другой. Причем рассказывает хорошо. Особенно искрометным получилось начало книги. Все-таки история мальчика, которому не разрешали писаться на уроке, потому что он — отстающий, невероятно забавна. Как и история другого мальчика, которого папа заставлял дружить с отличниками, слушать мазурки Шопена и собирать осенние листики на остановке.

А вот про туалеты, Андрей Алексеевич, скажу честно — не очень.

«Потом я выбросил сигарету и вернулся назад в аудиторию рассказывать студентам о Сартре». Андрей Аставацатуров. «Люди в голом». Кажется, этот самый Сартр любил порассуждать о том, что человеку изначально дана экзистенция, существование, а осознать свою экзистенцию, наполнить ее смыслом, превратить в бытие это уже задача жизни данного индивидуума, в выполнении которой ему в помощь выступают пограничные ситуации, понимание конечности существования, а противятся т.н. «ман», «мир объективации» и т.д. Экзистенциальна философия, короче. «Сартер, Хайдеккер…», как выражается одна из героинь романа. Вы будете смеяться, но книжка «Люди в голом» как раз и является экзистенциальным романом. (Умоляю читателей, насмерть запуганных в юности «Тошнотой» Сартра или «Посторонним» Камю, не бежать с ней к печке). Роман, который проглатывается на одном дыхании за вечер, который невозможно читать в метро, поскольку читающий своим диким смехом вызывает недоуменное внимание пассажиров, этот роман является экзистенциальном в прямом смысле слова. Книга о бесконечной (и безнадежной) борьбе человека за право остаться собой. За то, чтобы не стать объектом манипуляций. Не стать «как все», не стать тем, кем тебя хотят видеть другие. Победить в этой борьбе нельзя. Можно не прекращать бороться до смерти. В книге Аствацатурова борьбу начинает маленький мальчик из интеллигентной семьи с непроизносимой для советских учителей фамилией. Бороться ему приходится на несколько фронтов. С советской школой, этой образцовой фабрикой уничтожения индивидуальности. Одинаковая форма, одинаковые стрижки, одинаковые уколы гамма глабулина. Одинаковые отличники. Все правильные ответы похожи друг на друга, каждый неправильный ответ неправилен (и интересен) по-своему. «Человек ведь тем и интересен, что он непредсказуем, что он уклоняется от всех стандартов и предписаний. Что он одинокий, голый, бесприютный на голой земле, равный самому себе. И живущий без оглядки на какого-то там Данте». Ну чисто «Сартер и Хайдеккер»! Поэтому в книге нет правильных ответов. Они неинтересны автору. Зато множество неправильных ответов и неправильных людей, к которым герой тянется с раннего детства. «Вите не повезло. Он пришел в школу, предварительно не выучившись читать. Теперь, по прошествии стольких лет, неумение читать кажется мне безусловным преимуществом, великим даром, на который способны родители, действительно по-настоящему любящие своих детей. В книгах нечего ловить и нечего искать. Их сочиняют для того, чтобы превратить неорганизованное людское стадо в организованное. Прочитав книги, люди глупеют окончательно, и тогда с ними можно делать все что угодно. Витя читать не умел, и потому был гораздо сообразительнее всех нас». Известному филологу, чувствующему себя в мировой литературе как дома, можно доверять. Еще один друг детства героя Миша Старостин создал римейк известного стихотворения о Ленине: «Вверх идут скелеты, в доме тишина, здесь работал Ленин, сидя у окна». (Кстати, стихи в романе — отдельная тема, думаю, создателю капитана Лебядкина они бы понравились). Скелеты, черепа, весьма экзистенциалистические символы конечности неоднократно возникают в книге, как правило, в невероятно смешном контексте. Сам Миша Старостин в дальнейшем затерялся в лагере строгого режима, что в наших северных лесах частенько случается со стихийными экзистенциалистами. При таких друзьях за свое самостояние ребенку приходится изнурительно бороться с собственными родителями, которых, как обычно, интересует не тот ребенок, какой у них есть, а тот, которого они хотели бы видеть. Начатая в детстве борьба за сохранение собственной личности, продолжается на протяжении всей книги. Борьба с начальством и порядками, борьба с дурами-бабами и какими-то третьесортными новыми русскими. Борьба с модной литературой и гламурной филологией и философией. (Которые не хуже советской школы заморачивают сознание несчастным читателям и отдают их во власть крайне подозрительных авторитетов). Как раз модной литературе и гламурной философии посвящены в книге самые уморительные страницы. Внука академика Жирмунского трудно напугать культовыми именами и словечками типа Деррида, Фуко, Лотман, не говоря уж о давно вышедших в тираж «Сартере и Хайдеккере». Книга «Люди в голом» ко всему прочему блестящий антиснобский памфлет. Аствацатуров безудержно издевается над так любимой в поп-филосовских кругах «историей повседневности»: «- Ну, вот Илья Утехин написал статью о семиотике надписей на сигаретных пачках. …А ты напиши статью о семиотике застегивания ширинки с подзагаловком «Наш ответ Илье Утехину»… …Может и впрямь… обратиться к чему-то более жизненному, или необычному. К тому, что находится рядом, и о чем не говорят. Подумать, например, о ковырянии в носу. Марсель Мосс сочинил в свое время эссе о плевке. А о ковырянии в носу никто написать так и не сподобился. Или вот Фуко, например. Написал же он историю психов. И что? Стал знаменит. Калугин показал мне однажды книгу, написанную каким-то французом, последователем Фуко. Книга назывались «История экскрементов». Мне очень понравилась сама идея книги и ее название. Оказывается, даже у говна есть своя история. Так почему бы не подумать, о чем-нибудь таком же. Например, о туалетах. Туалеты ничем не хуже экскрементов. Даже лучше». И далее действительно эссе о туалетах. (Издательство НЛО, Ау!) И с терминологией у Аствацатурова все в порядке: «Тварность нарратива. Пролегомены». (Название статьи, которую три года пишет персонаж книги). А другие названия: «Как я съел последнюю стеллерову корову», «Как я перестал быть структуралистом и почему». А письмо в редакцию журнала «Сеанс», А карикатура на Мишеля Уэльбека. И главное, ослепительная пародия «Путь Гава», вобравшая в себя всю продвинутую современную прозу от Алексея Иванова до Владимира Сорокина. В общем, очень стоит прочитать эту смешную до слез гремучую смесь экзистенциального романа со свифтовской сатирой на нынешнее претенциозное литературоведение.

Когда торжество деструкции в мире столь очевидно, что стало привычным атрибутом нашей повседневности, а будущее не внушает более доверия, для сохранения собственного рассудка, остается уповать только на чувство юмора. В дебютном романе известного петербургского филолога Андрея Аствацатурова «Люди в голом» радует уже то, что автор, минуя модную ныне эсхатологичность прогнозов, погружается в мир своего прошлого, полный самоиронии, нелепых ситуаций, трогательных и трагичных историй из жизни пугливого и ранимого школьника, незатейливого студента и ученого-интеллектуала, с неминуемым налетом цинизма в суждениях. Все три возрастные ипостаси принадлежат автору. Жизнь героев романа (все персонажи — реальны, а некоторые из них даже знамениты) выглядит фарсом, пародией на саму себя, театром абсурда, на сцене которого разыгрываются смешные и жестокие спектакли. В первой части романа описан школьный период мальчика из советской интеллигентной семьи, наполненный страхами и тревогами. Школа показана, как средоточие невежества и идиотизма, где подавляется все нежное, живое и настоящее в человеке. Вообще, тема подавления человека системой, его отчужденность в большом и запутанном мире, красной нитью проходит через весь роман. Первая часть написана просто, с использованием минимального набора литературных приемов, поскольку она соответствует заложенной в неё идее — одинокого человека, обнаженного, испытывающего страх перед миром, который состоит из абсурдных вещей и событий. Во второй части, напротив, повествование чрезмерно литературно. Автор использует различные стили, умело играет ими. В тексте встречается масса отсылок к Пушкину, Генри Миллеру, Высоцкому, Городницкому. Центральная глава этой части роман-клип «Путь Гава» является не чем иным, как пародией на книгу Сорокина «Путь Бро». В этой части во всю обыгрываются жанры сказки, эпоса, драмы, анекдота. Вторая часть изобилует сценами из жизни богемы. Представители богемы, как на подбор, люди циничные, лживые, склонные к гомосексуальным отношениям и воровству. Герои рассуждают, шутят, строят жизнь на свой манер, но при этом больше похожи на ходячих мертвецов, на некие формы, лишенные всяческого человеческого содержания. В любом сообществе — школьном, студенческом, академическом, богемном — царят одни и те же стандарты: подавление, лицемерие, жестокость и паразитизм. Шансы человека сохранить свою личность, при этом не обрести ряд девиаций и патологий, крайне малы. Оставаться голым, открытым, защищенным, разве что, живым юмором — значит, оставаться человеком в системе, всегда, по сути, репрессивной и безжалостной к личности.