Илья Кочергин. «Я, внук твой»

Рецензии

Нина Савченкова

Илья Кочергин «Я, внук твой»

Кочергин, повести. Первая про мутные времена. Китайцы, розничная торговля, жена ушла. Бытовуха. Вторая – писатель в Европе. Комильфо. Он внук какого-то брутального деда, который был сталинским соколом и подписывал списки на расстрел. Внук заворожен этой фигурой. Он – воображает себя крутым мужиком, который… Короче, как дедушка, но пока никого не расстреливает почему-то. Вот зверей может, а людей пока не дают. Какие-то бабы с ним там в Бельгии входят в отношения. Бабушка ему вспоминается, дедушка, — писатель же. Но ничего не происходит. Сам себе дедушка, сам себе внук. Ничего особенного. Следующая повесть – знакомый герой, но в полевых условиях. Алтай, охота на крупных копытных, красивые девушки, путешествия по бурным рекам, рыбалка, и все, что хотите. Сам-то герой – ничем не примечателен. Вся его жизнь состоит не из поступков, а из преодоления каких-то мелких неудобств. Где-то он ждет автобус, какая-то девушка ему не дает, а позволяет только потрогать. Чем-то он торгует по-мелкому с мелкой прибылью. Что-то пишет или собирается писать, кого-то трахает, чего-то пьет, в кого-то стреляет, но мимо. Короче, ничего плохого и ничего особо хорошего. Герой ли он, или просто рассказчик, можно определить только по тому, что кроме него вроде больше никого и нет. Нет, что-то где-то, конечно, имеется, но только похоже, что все это чистейшее гонево, что, мол, где-то что-то есть, и все не него ведутся, как первокласники, а на самом деле ничего нет.

Дмитрий Трунченков

Илья Кочергин «Я, внук твой»

Героя повестей Кочергина неправильно считать полной копией автора – то у него дочь, то сын, то он разведен, то женат – но всегда живет, как полусонная муха, и точно с таким же драйвом о его жизни рассказывается. В каком-то смысле повествовательная манера автора напоминает манеру Керуака: вижу забор – пою забор, но Керуак рассказывал о интересной, богатой событиями жизни, а Кочергин – о жизни типичного обывателя, каким, помимо героя, является если не сам автор, то уж повествователь-то точно.

Если кому и может быть интересна такая проза – то уж, конечно, не российским аборигенам, а разве что заокеанским любителям местного колорита. Сквозной герой повестей живет несколько лет в Сибири, бухает, ему то и дело досаждают какие-то неинтересные бытовые проблемы – одним словом, может, кому и любопытно считать, что именно так и живут в России. В книге автор прямо указывает на ориентацию на заграничного читателя. Герой второй повести, приезжая в Бельгию по писательскому приглашению, маясь творческой импотенцией, надеется написать книгу о своем деде, сталинском палаче: «Полезно иногда потренироваться по-английски в произнесении таких речей. После чтений, например, подходят с вопросами. Или вот завтра перед камерой выступать придется. По-русски на такие темы и говорить не с кем – опоздал. Если только со старой гвардией, с шестидесятниками какими-нибудь, не потерявшими боевого задора. А для пожилой Европы, может, еще и потянет, особенно если побольше личного напихать». И хотя бельгийский друг героя убеждает его, что прошлое мало кому интересно – широкое внимание к герою-автору и во время выступлений, и на телевидении, говорит об обратном.

Да и то сказать: кто знает, как воспримет эту книгу заграничный читатель. Вот любим же мы здесь у нас Эрленда Лу – а ведь его «Наивно, супер» примерно того же пошиба. Издалека как-то кажется, что интересно, необычно – а как оно выглядит и воспринимается на родине – вопрос тот еще. Изменения, происходящие с текстом при восприятии его носителями другой культуры, заслуживают специального исследования. Куда интереснее – свыкнемся все же с мыслью, что у нас книгу выпустили, просто чтобы было что показать зарубежным издателям – насколько точно просчитал Кочергин свой удар по иностранному книжному рынку. Все-таки третья фигура, вспоминающаяся при прочтений повестей из книги – Гришковец, – мастер циничного просчитывания потребителя. Кризис среднего возраста; смирись, дружок, все живут так же, как ты; ты не лучше и не хуже – упорный гипноз действует расслабляющее, Гришковец собирает полные залы и забивает своими книгами полки магазинов. Удастся ли проделать то же самое Кочергину на западе?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо его перевести. Благо от перевода его проза уж точно не пострадает. Вот только – выиграет ли?

Юлия Беломлинская

Илья Кочергин «Я, внук твой»

Кочергин – такой абсолютный профи.

Писатель Писателич.

С литинститутом – заочным, с форумом в Липках, с премиями…

И с посещением Путина в Ново-Огаррево.

Книга – НОРМАЛЬНАЯ. Там три повести.

Парень нам рассказывает о своей жизни, о проблемах, которые его волнуют.

Пишет он грамотно и профессионально.

Мне, скажем, лично – все, что ему дорого и интересно, – никак. Он меня лично не зацепил.

Там очень много о природе – он описывает Алтай – и наверное, это чудо.

А я этого не понимаю.

Описывает охоту, рыбалку, Байкал, и это чудо — но чудо не про меня.

И много описывает заграницу и разного рода иностранных товарищей.

Это чудо как раз мне хорошо знакомо. Я оказывалась в такого рода тусовке еще и в Америке – я в ней даже и жила, пожалуй, – муж был профессор-славист.

Потом уже отдельно, как писательша побывала в Германии и Австрии – на собственных чтениях.

И, конечно, видела, как там жадно общаются и тусуются и выпивают и расслабляются — молодые и не очень писатели из разных стран. И все это им в радость.

А мне было в тягость и тоску. Ну вот какая я нетусовочная.

Но понять – что все это интересно – я понимаю.

Для меня — единственная история, которая как-то проняла – это история с Дедом – который гад и сталинский приспешник, и он — герой, его не любит.

Но тем не менее, думает о нем и пишет о нем книгу, и цинично – «продает» своего Деда на Запад.

Живет он и писательствует за счет этого Деда – дважды: во-первых на Деде выезжает на Запад, на книге о своем комплексе вины. И во-вторых, сдает оставленную Дедом квартиру, и это — его источник существования.

Это я сейчас о герое провести «Я внук твой».

Но из повести понятно, что она — на автобиографической основе, и уж какой-то ученый критик, честно скажу, забыла, где, написал, что вот и сам Кочергин – как раз ничем от героя не отличается и «доит» Деда по полной.

Я с этим не согласна.

Даже если судить по этой вот повести – квартира под сдачу появилась недавно – а первое дите у писателя Кочергина появилось смолоду, а лет ему уж сорок – и он действительно успел много где поработать, много где пожить, в общем, «накатал» себе вполне писательскую биографию. Ну, без войны – но зато с природой, охотой и рыбалкой, то есть на пол-Хэмингуея, все-таки накатал.

А насчет правительственного деда… Кочергин — москвич, в Москве, считай, у каждого второго – из всплывших вообще на поверхность – кто-то, да из вот этого сталинского «Версаля».

И все перемешаны – палачи жертвы, прислуга – баре – все перетекает одно в другое.

И никто не стесняется своих дедов и комплекса вины за них не испытывает.

Вон, Михалков ни хрена не испытывает. Кроме как любви к своему отцу.

И Толстая деда своего любит.

В отличие от Ильи Кочергина, который просто написал вообще совсем Не Про Деда.

Это его герой про деда пишет!

А Кочергин написал Про Бабушку.

Про свою дурную бабку, взятую в «Версаль» прислугой еще в детстве.

И влюбившуюся в барина.

И тот, осудивший критик – пишет, что – ах, так не может быть, чтобы бабка его так с двумя детьми, прижитыми от любовника-барина, от сталинского сатрапа – бедствовала и на фабрике работала.

А что ж не может быть? Очень даже может .

Если барин-то – суть, не барин, а сам вассал у главного барина. И никаких постоянных любовниц ему иметь не положено. А деньги – все у жены на учете.

Да и вообще как все мы нынче знаем – не деньгами была хороша вассальская версальская служба – а различными дармовыми супер-пайками. Дармовые дачи, хаты и харчи, одежда из спецраспределителей. И в общем, понятно, что держать любовницу, да еще и двух детей от нее, – это было нереально. Не приветствовалось и не поощрялось.

Можно было со всею дружиною или со всею опричниной – предаваться блядкам — чисто по плану, с разными там привозимыми на совместные пиры балеринами или прочими арфистками.

А обрюхаченные девушки-служанки должны были выкручиваться сами, на свое усмотрение.

Вот это и есть История Бабушки – в повести. И она похожа на правду.

И она реально трогает. Не вижу я в ней никакой спекуляции.

Кочергин – не мой писатель.

Но конечно, он писатель неплохой.

Нормальный, и нормально, если кто-то его любит.