Героиня романа Елены Токаревой «Иероглиф» — девушка, которая по замыслу автора должна нам напоминать Ксению Собчак, но Ксению, жизнь которой волею злодейки судьбы сложилась иначе. Такая вот альтернативная история:

Что же произошло с нами и почему так резко и вдруг? Про то, что папа проиграл, я узнала из теленовостей, находясь еще в Париже. А про то, «как» он проиграл и «почему» – я не узнала. Когда меня отправили в изгнание, я еще была подростком. Мозгом я мало что понимала. Можно сказать, почти ничего. Но я умела чувствовать. Папу любили в Городе. Папины портреты полотенцами качались на электрических проводах. Папа в галстуке-бабочке и клетчатом пиджаке улыбался как народный артист. Папа-то и создал образ нового человека. Открытый, образованный. Стильный пиджак, галстук, обворожительная бесхитростная улыбка. В советские времена таким был Гагарин, а потом – мой папа.

Без него и без мамы не обходилась ни одна театральная премьера, ни одна выставка, ни одно празднование. Они были самой светской парой нашего города. Тогда про папу писали: «Сливка — Колумб нашей демократии».

Я пила сок папиной популярности. Я качалась на маминых каблуках, в мини-юбке и улыбалась красными губами прекрасному миру. Счастье лилось из каждой подворотни.

Вскоре мама прилетела в Париж не одна, а с папой. Папа был бледен и все время хватался за сердце. «Нас кинули, – определила мама. У папы нет перспектив на реставрацию. Им всем наплевать на демократию, они все хотят разворовывать собственность. А теперь, когда отец ее не сторожит, всякий подонок может присосаться к собственности и приобрести ее за бесценок».

Тот банк, который финансировал мое проживание в частной школе во Франции, сразу отказал папе в деньгах, как только папа потерял власть. И главное, что я поняла: случившееся с папой – фатально. Он безвозвратно утратил все. Это я прочитала на мамином лице.

И дальше подробно о том, как богатые плачут – с явной надеждой на ответную читательскую слезу

И то, что мать не дала мне в нашем городе ни одной наводки, к кому можно обратиться за советом и помощью, ни одного адреса не оставила из прежних, ни тем более новых знакомых – это тоже было показательно. Теперь мы были отверженные. Мать даже не сказала, где брать деньги, когда они закончатся.

Трагедия обыгрывается с разных сторон, и никакой иронии, как говорится, кроме шуток, до полной гибели всерьез:

И только я оказалась на обочине жизни со своим хорошим французским, расслабленными парижскими манерами и двумя-тремя изысканными платьями, которые некуда надеть

Новый порядок наступил внезапно. Был понедельник, и люди шли на работу, как всегда. А все уже было другое. Те, кто были главными вчера – умерли. Остались только их дети. Кто-то успел передать своим секрет выживания. Но многие из детей прежней элиты оказались выброшенными на оживленную улицу жизни, как простые горожане. И они спешили на работу, как все.

Глубина сострадания, проявляемого Ириной Токаревой, может быть и не слишком понятна, но все же похвальна, как похвально всякое сострадание. Хуже с языком и, так сказать, с образным строем, которые никак не позволяют обнаружить великого писателя:

Пробуждение произошло посредством мужчины, который сидел у иллюминатора…

А по вечерам в холле их караулили яркие девушки с красными губами и такими же ногтями…

не сличила меня с портретом на вывеске…

Внушительные размеры линейного повествования, непонятно к чему приправленного фрагментами китайской истории, увы, утомляют – и это, пожалуй, главное ощущение от текста.