Иван Шипнигов (ударение в фамилии на последний слог) — для финала «Нацбеста» автор совершенно уникальный. Хотя бы потому, что, похоже, изобрел новый жанр — «псевдовербатим», в нем и написан его роман «Стрим». А еще потому, что, пожалуй, никто другой в последнее время не уделял столько внимания работе над речью своих персонажей, речью, которая в книге становится социальным маркером, обозначает интеллектуальный потолок, раскрывает внутренний мир, которая наполнена самоиронией. Как автор создавал этот текст, чем ему помогал в этом современный театр, где он пил коньяк с победителем «Нацбеста» Александром Пелевиным, кого считает своим наставником и что думает о пандемии? На эти и другие вопросы Иван Шипнигов ответил в разговоре с Анной Делианиди.
— Твой текст очень сложно устроен в языковом плане, там слоями идут срезы разных культурных кодов, которые ты передаешь через речь героев. Потрясающая работа проделана! Как ты это делал?
— Персонажи появлялись друг за другом. Наташа и Алексей — двое неграмотных и молодых — были первыми. Я роман писал в литературной студии Елены Валентиновны Исаевой «Коровий брод». Пишешь главу – приносишь в студию – тебя слушают – идешь дальше. И как-то Елена Валентиновна сказала: «Слушай, с неграмотной речью все хорошо, а грамотные персонажи будут?» И тогда начали добавляться потихоньку остальные, разного уровня образованности и с разной чистоты речью.
— Если про жанр, есть идея про то, как его можно обозначить для твоего романа?
Елена Исаева придумала мне название жанра – «псевдовербатим». Такой парадоксальный фикшн-док. Мне кажется, довольно точно. Естественно, текст шел сам, без моих размышлений, новый это жанр или не новый. И конечно, всю речь персонажей я придумал и где-то сознательно утрировал: я, например, не встречал ни разу человека, который говорил бы как Алексей, мой главный герой.
— Чувство юмора — это врожденное или приобретенное?
— Ну, наверное, это лучше спрашивать не у меня, а у людей, у которых это чувство есть…
Если же про меня, то весной 2018 года, когда я начал роман, мне было 32 года, и что-то как-то я от себя устал. Я сам себя бесил, мне было самим с собой скучно. Ужасное, незнакомое мне раньше ощущение.
Когда текст пошел, я понял, что получаю кайф. Всю толпу ментальных тараканов, которые вытоптали мои мозги, я этим текстом прогнал к чертям. Это было такое ритуальное сожжение. Но весь юмор романа начинался с самоиронии, шутки-самосмейки.
— Как появляются персонажи? Это наблюдение за реальными прототипами или все же явление внутренней фантазии?
— Сначала я придумал Алексея, главного героя. Посмотрел на него и увидел, что он мне нравится. Когда я понял, что здесь есть что-то симпатичное, пришла Наташа. У героя же должна быть девушка — вот она и появилась. И в свою очередь, привела Настю. Зачем Настя появилась, я уже не очень понял, но принял ее. Вот Настя — образ собирательный, но вполне реальный. Я учился на филфаке, девушек-филологов я перевидал очень много, так что то, как они строят предложения и даже как они думают, я представляю себе достаточно отчетливо.
А дальше они уже приводили тех героев, которые составили круги каждого из трех.
Отдельное мое удовольствие — наблюдать за письменной речью, языком мессенджеров. Меня как обывателя, «пользователя» — этот язык ужасает, а как человека, пытающегося работать с языком — изумляет и забавляет. Все, что сегодня звучит для образованного человека дико, через 30–50 лет станет нормой. Язык всегда развивается, как хочет, и нас не спрашивает. Это умная знаковая система в голове у большого количества людей. Мне нравится играть с языком. Я знаю, как правильно, поэтому мне интересно, как неправильно.
— Почему ты вывел классический хеппи-энд, — когда героиня справляется с зависимостью от наркотиков, а плохой дядя умирает? Не было опасений, что это не будет соответствовать духу времени, требующему, чтобы тексты в большинстве своем избегали счастливых окончаний?
— Сначала у меня был проработан другой финал, намного более драматический и сложный. Но задумка автора не всегда нравится персонажам, поэтому, когда я понял, что все идет к другому финалу, я решил, что именно так и нужно.
— Сколько ты писал «Стрим»?
— Я точно помню: первая страница появилась 11 апреля 2018 года. То есть два года и десять месяцев. С перерывами, конечно, но более-менее стабильно работал все это время.
— Из всевозможных литературных объединений и школ где ты участвовал?
— Участвую с большой любовью в студии «Коровий брод» Елены Исаевой. Состою в клубе Оли Брейнингер «Коллоквиум». Кстати, я впервые в этом марте побывал на «Липках», ровно когда закончил роман.
— Что это дало в работе над текстом и как повлияло на его качество?
— Текст шел из меня, конечно. Но в целом абсолютно все полезно. Мой девиз звучит очень просто: все в жизни – это повод к общению. Все эти объединения — прежде всего общение. Ты подзаряжаешься, вдохновляешься средой и продолжаешь работать. Они не заменяют и не замещают, они просто поддерживают и дают настрой.
— У тебя отличные маркеры эпохи в тексте. Коронавирус когда-нибудь закончится или так и будем волнами теперь закрывать-открывать все?
— Люди и моя интуиция мне говорят, что, действительно, мир никогда не будет прежним. Я с упорством идиота, достойным лучшего применения, продолжаю с этим не соглашаться. Я даже в романе этот вирус поставил как бы сбоку. Я выписал идею того, что эта вся история, вся эта глобальная нелепость — она пришла и ушла. Накопилась в мире большая масса изменений, которые вылились в пандемию. Чтобы это отразить и осмыслить в литературе, нужен, наверное, новый Толстой. Хотя мы еще старого-то не до конца прочитали. Но и «Война и мир» — как отвечает на вопрос о том, почему народы Запада пошли убивать другие народы? Просто потому, что они взяли и пошли, никаких других объяснений он не дает. Вот и с пандемией также. Просто пришла.
— Локдаун, кстати, у тебя лично как прошел? Продуктивно?
— Прекрасно. Один из счастливых периодов жизни. Мы с Романом Самгиным, театральным и кинорежиссером, как раз засели писать сериал «Руммейт», и писали его по «Зуму» всю весну, с очень четким для творческих людей расписанием. Каждый день, как на работу, в 10:30. Ну, максимум в 10:45. Но действительно каждый день. Что еще? Я катался на самокате, худел… И получилось провести это время спокойно и продуктивно.
— Что за сериал? Он вышел уже?
Да, «Руммейт» можно посмотреть на more.tv или на том же «Ютубе». Прекрасный сериал, я не как сценарист говорю, а просто как зритель режиссера Анны Яновской. Восемь серий по тридцать минут. Это был потрясающий опыт. Счастье, сравнимое с авторством хорошего романа. Мне было классно работать с Романом Самгиным, мы дополняли друг друга. Я был на съемках и видел, как делается кино, это отдельное счастье.
Я роман «Стрим» очень люблю, он мне много всего дал. В том числе вот этот опыт работы сценаристом. У Елены Исаевой есть такой проект — «Театр автора». Собираются вместе писатели и актеры, а Елена Валентиновна их соединяет, эти два мира. Вот мой отрывок из «Стрима» про Баймураза, Таймурата и Нину попал к актрисе Анне Яновской. Она так прочла его со сцены, что я просто ухохатывался. И вот после она ко мне подошла и сказала, что хочет какой-то такой сериал снять. Но в сериале, как и в романе, в итоге эта «таджикская», поэтическая сюжетная веточка оказалось боковой. Да, там все герои новые, но атмосфера, ирония и самоирония, теплота и доброта – это, наверное, из моего романа тоже. Хотя в основном из Романа (Самгина).
— Есть ли в целом понятие «литературной тусовки» сегодня? Что это дает писателям?
— Для меня? Мы очень приятельствуем с ребятами из студии, мы встречаемся в МГТУ им. Баумана, потом идем ко мне, много разговариваем, студия всегда продолжается после студии. Но это, скорее, человеческая история, не профессиональная.
— Какое время суток у тебя самое продуктивное для работы?
— Я всегда считал, что ночь. Потом однажды я попробовал работать с утра, и это был кайф. Очень интересно наблюдать за собственными изменениями – я почти весь роман писал утром. Но вот финал все равно снова писал ночью. Морозы за окном, ясное черное небо со звездами, две лампы отражаются друг в друге, в голове песня «Дом стоит, свет горит, из окна видна даль, так откуда взялась печаль…» А потом вышел новый альбом Земфиры, где был оммаж этой песне.
— И как тебе ее последний альбом «Бордерлайн»?
— Я на Земфире вырос, это был 1999-й год, мне было 13 лет, я ходил и собирал деньги на ее альбом. Но во время «Жить в твоей голове» уже из меня что-то ушло, что соединяло меня с этой музыкой. А вот этого последнего, нового альбома сейчас я очень боялся, и, как оказалось, не зря. Это все та же Земфира, очень крутые работа и музыка, но уже не цепляет. Разошлись мы каким-то образом. Очень надеюсь, что когда-нибудь снова сойдемся.
— Ты под музыку пишешь?
— Никогда, я просто не понимаю, как это можно делать. Это как готовить с завязанными глазами и зажатым носом. Наверное, так тоже можно, но я не понимаю зачем.
— У тебя в тексте много Москвы, конкретных локаций. Что на Бауманской для тебя сегодня отражает время?
— Это не мой родной район, конечно. Там есть свой вайб, как было принято говорить еще год назад. Я снимаю квартиру, когда я буду покупать свою квартиру, я точно буду покупать не там. Это хороший район, в котором происходила со мной масса прекрасного, но там реально негде гулять. Сад имени Баумана там, конечно, есть. Но он немногим больше моей квартиры. Поэтому все маршруты – это Старая Басманная и Новая Басманная, то есть всегда начало пути к центру. На самой Бауманской куча прикольных кафешек, проходя мимо которых, все время думаешь: «Прикольное место, надо зайти» — и никогда не заходишь.
— Ты кем хотел стать, когда вырастешь?
— В детстве? Писателем, который сидит и красиво рассуждает о литературе. Правда, я не придумываю.
— А в университете в итоге какое направление выбрал?
— Русский язык и литература. Филологический факультет – место для избранных. И, безусловно, их должно быть мало, это должны быть осознанный выбор и уверенность в хорошем трудоустройстве.
На филфаке так много всего, что у тебя нет времени это нормально прожить, — все, что ты читаешь. Но я всегда шел немного своим путем. Пока весь первый курс сидел со списками зарубежной литературы, мне друзья подсунули раннего Сорокина, — «Первый субботник», «Норму»… Конечно, этот пример гениальной работы с языком повлиял на меня.
А из классики у меня ничего не поменялось в моих вкусовых ощущениях до сих пор: всегда со мной Толстой и Чехов. У меня в телефоне всегда «Анна Каренина» и пара томов из собрания сочинений Чехова — с поздними повестями. «Дом с мезонином» и так далее. Чехов вообще лечит от всего и всегда.
— А за современным театром следишь?
— В той мере, в какой это идет от Елены Исаевой. Я как автор поучаствовал в вербатиме «Некурортный роман» МХАТа имени Горького про женщин из Сочи. Театр «Модерн» люблю, три часа их «Войны и мира» прекрасно прошли, хотя я сначала боялся. Что меня точно пробило — это Юрий Грымов, «Анна Каренина. Интимный дневник». Это очень интересный опыт: это кино, которое показывают в театре. Всем абсолютно рекомендую. Весь текст по книге, но совсем, совсем другой смысл. Мне очень хотелось бы сделать что-то такое свое.
— Мы вроде прошли зону повального открытия ютуб-каналов ни о чем или нет? Много пришлось там посидеть, чтобы так классно выписать потуги новичков?
— Я в «Ютубе» просто живу, это новый телевизор, он или на паузе, или свернут — но никогда не выключен. Как у Скриптонита: «Когда один, не выключаю телек, не жалею денег». Вот это очень про меня и «Ютуб».
Я его обожаю, и если вдруг перестану смотреть, как будто без одного глаза окажусь.
— Ты сам скорее экстраверт или интроверт по натуре?
— Да как любые Близнецы: всегда по-разному. Иногда думаешь, все, нужно побыть в одиночестве, а потом насидишься и нужно снова выходить в люди, заряжаться.
— Почему «Пятерочка»?
— Я только недавно понял, что есть же еще другие продуктовые сети… Но в этом слове есть какая-то отдельная милота. У меня их возле дома две: одна Ближняя, куда ходить бессмысленно, потому что там все равно никогда ничего нет, одна Дальняя, куда вполне можно иногда заглядывать.
— Ты в целом гурман?
— Хотелось бы, конечно, быть как Леонид Парфенов, когда он рассуждает про то, как белые грибы нужно посыпать крупной солью, добавить лук и черный хлеб и сверху сбрызнуть каким-то неведомым прованским маслом. Мне очень хочется так. Но для этого нужно иметь чуть выше жизненный уровень и чуть больше свободного времени. Я хотел бы быть гурманом. Я различаю воду на вкус и мне не все равно, какую воду я пью, это точно.
— Как ты попал на «Нацбест»?
— Я пока писал роман, высылал части разным людям. Так совпало, что текст дошел до Глаши Набатниковой. Пока все это происходило, я уже роман закончил, прям интуиция кричала, что нужно заканчивать ровно сейчас и ни неделей позже. Сидел дописывал, — дописал. И тут она мне пишет: «Привет, Иван. Я вот тут твой текст читала. Я бы номинировала, но он же неоконченный…» И я тут же выслал ей итоговый файл, доделанный позавчера.
— А с ребятами из короткого списка «Нацбеста» вы общаетесь?
— С Сашей Пелевиным мы знакомы уже лет десять точно. Я тогда жил в очень убитой квартире на Лосином («лосинном») острове, очень недорого и справедливо, но невозможно кого-то пригласить туда. Все тогда сидели в ЖЖ, мы с Александром там познакомились, он как-то приехал в Москву, и мы договорились встретиться-выпить. Но мне было дико стыдно звать его к себе, поэтому я, как дурак, предложил гулять по Лосиному острову. И мы гуляли с коньяком и шоколадкой, смотрели на лосей с лосятами, жевали эту шоколадку и говорили про того же Сорокина, которого мы оба любим. Такая картина «Пелевин и лоси». А потом уже в этом году на ярмарке Non/fiction мы пересеклись, когда он приехал такой в своем шикарном плаще, который уже мемом стал.
— Твой рейтинг значимых людей в культуре, которые в «Ютубе» делают контент?
— Безусловно, Дудь. Он в целом вывел «Ютуб» на новый уровень. Обожаю Артемия Лебедева, его чувство юмора и владение русским языком мастерское. Особенно его сюжеты про путешествия, абсолютно прозрачный, правильный и легкий язык, причем без мата: можно детям с трех лет.
Леонид Парфенов, гурман и эльф. Хочу таким быть в свои шестьдесят. Екатерина Шульман, без нее не обойтись. По сути, я не смотрю ничего, а только слушаю. Мне в кайф постоянно слышать хороший русский язык. Говорят же, что, если не тренировать иностранный язык, он уходит. С русским то же самое: нужно слышать и поддерживать в себе некий тонус: как правильно. «Давайте говорить как петербуржцы», вот это вот все. Потому что иначе тонешь в неправильном. Хотя я и не тону, я купаюсь.
Прекрасный комик — Денис Чужой, очень литературный и тонкий юмор. У него есть шоу про социальную сеть «Одноклассники», называется «Класс народа», очень забавно. «Белый шум» Толстой.
— Новые персонажи толпятся уже на пороге?
— Я когда «Стрим» заканчивал, задумал пьеску. И даже начал. Ну пьеска и пьеска, но неделю назад я вдруг проснулся и подумал: а почему пьеска? И в итоге начал работать над тем, чтобы это стало прозой. Так что вполне возможно, это будет новый и какой-то совсем другой роман. Уже со всеми правильными запятыми.
— Если предположить, что у тебя бесконечное количество свободного времени и денег, ты бы хотел еще какие-то знания себе добавить? Новую профессию?
— Я очень хотел бы свое ютуб-шоу. Пока я соберусь, все станет сто раз неактуальным, но тем не менее — комедийное шоу. Но я совсем ничего не понимаю в обработке и производстве видео. Вот этому я бы научиться очень хотел. И этой информации просто тьма в открытом доступе. Но я же почему-то пока не начал… И дело здесь не во времени и уж точно не в финансах: я до сих пор не уверен, каким бы могло быть наполнение.
Хочу делать какой-то юмор. Какой-никакой, но чтобы он был полностью мой. Чтобы я чем-то отличался от других. Пока не придумал.
— Где «Стрим» выходит в бумаге?
— В издательстве Livebook. Один из смыслов «Нацбеста» — интерес издателей. Он был, и у меня «щелкнуло» с «Лайвбуком»: хочу у них, с ними все нормально будет. Весело и легко договорились с Анной Бабяшкиной, главным редактором издательства и прекрасным писателем — сейчас читаю ее новинку «И это взойдет».
Чем взгляд филолога отличается от других?
Филолог я, конечно, так себе. Я был троечником, ходил по пять раз выпрашивал зачеты по старославу. Вот когда про текст Водолазкина говорят: «Текст писал филолог, и это видно», — это да.
Но на вопрос я бы ответил так: у филолога оптика шире. Филолог понимает, что слова — это просто слова, на них не стоит обижаться, их не стоит воспринимать на свой счет. Это дает ему гораздо больше маневренности по жизни. Мы просто принимаем больше, чем другие.
— Сейчас среди писателей есть тенденция идти преподавать. Ты к этому как относишься?
— С одной стороны, меня туда тянет, с другой – учить мне точно будет сложно. Мне бы хотелось в какой-то комфортной обстановке вдохновлять и заряжать молодежь, которая делает первые шаги в писательстве. Хочется с подростками поработать.
— Что бы ты им сказал в первую очередь?
— Послушай всех, разложи все по полочкам, запиши, проанализируй – и сделай по-своему.